В тот же день Черчилль направил лидеру тори следующее манерное послание: «Уважаемый Болдуин, сейчас, когда наши расхождения по вопросам индийской политики стали достоянием общественности, я чувствую, что не должен больше посещать заседания вашего „делового комитета“{13}, в состав которого вы были так добры приглашать меня до последнего времени. Я надеюсь и искренне верю, что неизбежные разногласия по политическим вопросам не повлияют на нашу дружбу, которая сформировалась между нами за последние шесть лет. Вряд ли мне следует добавлять, что я окажу вам любую помощь, которой буду располагать, для оппонирования социалистическому правительству в палате общин, и сделаю все от меня зависящее, чтобы обеспечить поражение лейбористов на всеобщих выборах»[261].
Болдуин ответил на следующий день, поблагодарив «дорогого Уинстона» за его «доброжелательное письмо». И хотя он выразил «сожаление в связи с вашим решением не посещать больше заседаний» теневого кабинета, он четко дал понять, что переживать по этому поводу не станет. «Я убежден, что вы приняли правильное решение в нынешних обстоятельствах», — заметил Болдуин, сказав этой фразой больше, чем последующими четырьмя абзацами слащавого политеса[262].
В 1931 году Черчилль направит в сторону Болдуина не одну стрелу. Но, по его же собственным словам, эти стрелы, хотя и были «острыми», «не содержали яда» Поэтому, «если они и кололи», то «не вызывая нагноения»[263].
По мере того как пропасть разногласий будет углубляться, ситуация изменится, и недовольство примет более резкую форму. А пока место Черчилля в теневом кабинете занял Невилл Чемберлен. Отныне главной надеждой поднявшего на консервативном корабле бунт политика стали единомышленники, которых было предостаточно. Другое дело, что с большинством из них Черчиллю было не по пути. Его новыми союзниками стали представители радикального крыла тори, так называемые «твердолобые». Объединяться с ними если и можно было, то лишь на непродолжительное время. Слишком настойчиво и слишком долго они критиковали Черчилля в недавнем прошлом, слишком консервативны они были, чтобы строить на взаимоотношении с ними прочный фундамент политического успеха в будущем, слишком они отдаляли его от умеренных членов партии, разрушая политическую платформу в настоящем. Но на тот момент Черчилль еще не до конца понимал опасность и недолговечность этого союза.
В конце января 1931 года газетный магнат Гарольд Сидней Хар-мсвортс, 1-й виконт Ротермир (1868–1940) направил мятежному политику поздравление со следующими словами: «Вы и в самом деле сейчас поставили ногу на лестницу, которая вскоре приведет вас к премьерству. Если вы продолжите непоколебимо двигаться вперед, ничто не сможет вас остановить»[264]. Более откровенной лести Черчиллю не приходилось слышать уже давно. Но вся пикантность ситуации заключалась в том, что Черчилль не увидел в этом послании ничего лестного, восприняв высказанные пожелания вполне серьезно[265]. Более того, он признался близким, что «политика все более благоприятно ко мне расположена»[266]; «несомненно, весь дух Консервативной партии со мной, а разочарование Болдуином идет мне на пользу», «каждая речь, которую я произношу, каждый шаг, который я делаю, принимаются»[267] великолепно. На самом деле вместо ведущей к премьерству лестницы и всеобщих оваций впереди Черчилля ожидала судьба парии и пустынные годы политического одиночества. И то, что Черчилль это не осознал, удивительно, поскольку в своих мемуарах он с поразительной точностью описал избранную им модель поведения на примере лорда Рандольфа: «Он не принадлежал к числу тех, кто принимает решения по указке партийного руководства. Когда он затевал фракционную борьбу, то вел дело к победе, не гнушаясь ничем. <…> Холодную, рассчитанную игру он никогда не вел. Говорил что думал. Так оно лучше»[268].
266
См.: Письмо Клементине Спенсер Черчилль от 20 февраля 1931 года. Documents. Vol. 12. P. 274.