И вот сегодня произошел крайне тягостный инцидент. Человек по фамилии Блумидис, на квартире у которого должна была состояться встреча с представителем ЦК, увидев Белоянниса, был крайне растерян и даже испуган. Он начал бормотать, что ячейка, в которой он числился, развалилась, что надо делать упор на элементарное выживание, что военные трибуналы выкосили лучших людей. Никос резко оборвал Блумидиса и, посоветовав прочно забыть об этом разговоре, вышел на улицу. При выходе привычно огляделся и, сунув руки в карманы, быстро зашагал к перекрестку. Время от времени он приостанавливался и делал вид, что рассматривает скудные витрины, пропуская мимо редких прохожих. Убедившись, что за ним никто не следит (впрочем, это был не тот случай: человек, у подъезда которого дежурят агенты тайной полиции, вел бы себя по-другому), Никос позволил себе немного расслабиться и стал прикидывать все возможные последствия этой неудачи.
Возможно, Блумидис просто струсил и решил отойти от дела. Тогда у него есть серьезные основания скрыть от властей визит «большого человека». Но та же трусость может заставить его немедленно отправиться в асфалию, чтобы предотвратить свой арест.
Ситуация была неприятная: по правилам конспирации следовало срочно предупредить Элли, а самому отсидеться в надежном убежище, хотя бы у Янниса, но, как Никос только что убедился, у Янниса его так рано не ждали. Цепочка оборвалась в неудачном месте: чтобы добраться до собственной квартиры, нужно было сделать довольно длинный переход по городу. Общественным транспортом пользоваться не рекомендовалось: в случае проверки документов в автобусе ускользнуть было бы сложнее, чем на улице. Кроме того, отсюда в другие районы города шел только один автобус, и, если Блумидис «перестраховался», на остановке уже дежурят агенты асфалии. Самое скверное будет, если его возьмут до того, как он предупредит Элли: она решит, что с Блумидисом все в порядке, и тогда не миновать большого провала. Но предупредить Элли можно было только через Янниса, а это означало поставить его и Рулу под удар. Поразмыслив, Никос пришел к выводу, что не стоит рисковать такой проверенной явкой, надо попытаться выбраться отсюда самому.
Никос встретился с Элли летом 1950 года. Выступая на собрании у руководителя афинского подполья Плумбидиса (в тесной комнате с занавешенными окнами собралось до двух десятков человек), он обратил внимание на молодую худенькую женщину, по виду почти девочку, которая стояла поодаль, у стены, и слушала его внимательно, но как бы недоверчиво, глядя чуть исподлобья.
Никос говорил о том, что для партии, ушедшей в глубокое подполье, не должно быть «смутных времен». Лозунг выживания любой ценой есть лишь прикрытие пораженческих настроений и питательная среда для проникновения провокаторов, хотя это, может быть, и парадоксально звучит: не надо предаваться иллюзии, что, консервируясь, мы предохраняем себя от агентуры врага. Люди проверяются в действии, и только в действии. Кроме того, не следует забывать, что провокаторы не обязательно приходят извне: один моральный компромисс влечет за собой другой, а там и до предательства — каких-нибудь полшага.
Окончив выступление, Никос подошел к Элли и спросил:
— Наверно, что-то в моих словах вызывает у вас активное неодобрение?
— Нет, отчего же, — сказала она, посмотрела ему прямо в лицо и усмехнулась. Глаза и улыбка у нее были старше ее самой. — Я просто к вам приглядывалась. Горком поручил мне опекать вас в ваших… странствиях по Афинам.
— Неужели я произвожу впечатление такого провинциала? — Никос засмеялся. — Я старый афинянин, девушка. Я поступил в университет так давно, что кипарис в честь вашего рождения не был еще посажен[10].
— Увы, мне слишком легко уличить вас во лжи. Я слушала вас в Пирее, когда вы были студентом второго курса. И было мне тогда тринадцать лет, ни больше ни меньше.
— Так мы, значит, старые знакомые. И, между прочим, я вас отлично помню. Вы встали на парапет и замахали мне рукой, и рука у вас была перевязана красной ниткой от загара.
— Нас было много там наверху, и все махали вам, и у всех на руках были красные нитки от загара. В тринадцать лет такие мелочи кажутся очень важными.
— Однако рано же вы начали ходить на митинги.
— Это было в первый раз, поэтому я и запомнила. Девчонки из старших классов сказали: в торговом порту митинг, опять этот хорошенький студентик выступает. Ну, я и убежала с уроков… Потом уже пошли ученические забастовки, два раза из гимназии меня исключали… Но все это уже потом. Фактически все началось с того дня…
10
Народный обычай — сажать в честь рождения девочки кипарис, который к ее совершеннолетию становится символическим приданым.