Старик работал в сельской управе, убирал помещение и вообще был у нотариуса на посылках. При жизни бедняге столько приходилось гнуть спину, что он не смог выпрямиться даже в свой смертный час.
Старушку Козмане просто придавило обломками дома. Говорили, что у нее и лица-то не осталось. Когда ее положили на повозку, то всю голову накрыли платком.
Козмане была тихой, всего боящейся старушкой. Когда она шла по улице, то уступала дорогу каждому, кто шел ей навстречу, даже если это был ребенок. В глазах у нее постоянно жила тревога — как бы на кого не натолкнуться.
Иногда она заходила к моей матери, чтобы попросить у нее взаймы немного соли, уксуса или несколько спичек.
— Не обижайтесь на меня, дорогая Серенчешне, — говорила она тогда, испуганно глядя на мать.
Если же кто-нибудь из нашей семьи случайно встречался с ней на улице и у нее не было никаких просьб, тогда она здоровалась и останавливалась. Разговор заходил о погоде. Но и тогда Козмане, по обыкновению, говорила:
— Не сердитесь на меня… Завтра ветрено будет, видите, какой кровавый небосвод…
При этом она смотрела на собеседника как-то заискивающе и подобострастно, застенчиво улыбаясь уголками глаз, словно прося прощения за то, что живет на свете. Ее поблекшее маленькое личико буквально светлело от скромной тихой улыбки.
И вот говорят, что у нее и лица-то не осталось.
Возможно, перед самой смертью она видела во сне своего сына Йошку, который служил в солдатах и о котором ничего не было известно… Быть может, она даже не слышала дикого воя падающей на их дом бомбы. Все произошло так неожиданно и быстро, что добрая старушка даже не успела проститься с этим миром, не успела напоследок даже крикнуть что-нибудь дрожащим от испуга голосом.
Да и что она могла сказать миру?
Утреннюю тишину, царившую на лугу, разорвала острая пулеметная очередь. Ей ответили откуда-то из-за хутора. Несколько мин разорвалось неподалеку от немецких окопов. И снова наступила тишина.
Только надолго ли?
Две недели назад линия фронта находилась всего в полутора километрах от крайнего дома на хуторе.
Выспаться бы нужно. Хорошенько выспаться. Как было бы хорошо! Глаза режет. В ушах постоянно гудит от бессонных ночей и от тысячи самых различных шумов войны. Да, выспаться нужно бы. И притом уснуть так крепко, чтобы проспать все на свете: и фронт, и шум боя, и завывание бомб, от которого леденеет кровь, и крики раненых, и расширенные от ужаса глаза людей, и вообще весь этот ад, включая крик тетушки Козмане, который так и не сорвался с ее губ…
У калитки остановились два нилашиста и начали стучать щеколдой. Одного из них звали Келеменом Годором. Работал он подмастерьем у столяра, но дело у него как-то не шло: то ли он не любил это ремесло, то ли работа не любила его. Хорошие мастера выгоняли его. В поисках работы он начал разъезжать по дальним хуторам.
В имении Миклоша Юхаса он нанялся смастерить незатейливую мебель для слуг, шкаф да кровать. И смастерил так, что дверца шкафа все время была нараспашку, потому что ее невозможно было закрыть. Кровать ему тоже не удалась, одна сторона ее оказалась длиннее другой, и, когда Юхас с женой улеглись на кровать, она попросту рухнула под ними.
Отобрать у Годора обратно деньги, которые он предусмотрительно взял у хозяина заранее, не было никакой возможности. Однако сам Годор нисколько не унывал. Несмотря на все свои неудачи, он при разговорах с мастерами хвастался, что со временем станет важной птицей в Варьяше.
Посещая корчму тетушки Галне, он без стеснения поносил всех мастеров-столяров, называя их висельниками и разбойниками, и все только за то, что они не хотели брать его к себе на работу…
Теперь же, став правой рукой Элемера Реше, нилашистского божка в Варьяше, Годор не стеснялся и по своему усмотрению назначал своих недавних противников на самые трудные работы: копать землю, грузить тяжести. Годор считал, что наконец-то взошла и его звезда, и потому чувствовал свою значимость.
Второго нилашиста звали Иштваном Пирингером. Это был изможденный человек с водянистыми голубыми глазами и огромным носом. Раньше он работал поденщиком: пилил и колол дрова, вскапывал землю в садах, — короче говоря, брался за любую работу, которую ему давали.
Летом он обычно нанимался разносить питьевую воду косарям на покосе, которые далеко не всегда дожидались от него воды…
Теперь же он стал братом[4] Келемена по партии. На рукаве он носил повязку со скрещенными стрелами, подпоясывался широким пояском и был вооружен винтовкой. Ремень у него всегда болтался на животе, потому что он никогда не затягивал его. Носил он черное зимнее пальто, которое наверняка шили не на его фигуру. На поясе у него висели две патронные сумки, одна из которых всегда была расстегнута. В ней он держал жареные тыквенные семечки, которые грыз на ходу, сплевывая лузгу куда попало, демонстрируя этим свою власть.
4
Члены нилашистской партии при обращении друг к другу называли себя братьями. —