Выбрать главу

История, однако, оказалась правдивой. Я напрасно сочла ее плодом воображения ретивых защитников советской родины: операция с пробирками была частью пропагандистской кампании, организованной по указанию маршала Пилсудского. Ее замысел родился в среде украинских националистов из Главного штаба войска Украинской народной республики, базировавшегося в Восточной Польше, и был поддержан местными властями, в частности воеводой Волыни Генриком Юзевским[3]. В данном случае поляки продемонстрировали бóльшую изобретательность, чем их советские коллеги. В этой истории ярко проявилось материальное измерение повседневной жизни границы: будучи пространством взаимодействия между индивидами, учреждениями и идеологиями, она была важнейшим полем, в котором происходило утверждение политики во всех ее формах. Именно этот взгляд сбоку, с периферии, я выбрала для того, чтобы по-новому подойти к политической истории Союза Советских Социалистических Республик.

Граница, трактуемая вслед за Фридрихом Ратцелем как пространство конфликтов между государствами, традиционно привлекала большое внимание со стороны специалистов по политической географии. Камий Вало, к примеру, описывал пограничную зону в качестве «контактного поля, внутри которого организованные силы государств достигают высшей степени напряжения» и где получает развитие «политическая деятельность, сопоставимая со столичной»[4]. Эта традиция политической географии, тесно связанная с подъемом немецкого национализма и проблемой могущества, подверглась яростной критике после того, как была поставлена на службу нацизму[5]. Тем не менее нельзя отрицать убедительности предложенной ею модели описания границы. Выработанные под ее влиянием понятия фронта, витрины и пространства взаимодействия помогают проанализировать как проводимую большевиками в приграничных районах политику административно-территориального строительства, так и их усилия по созданию политической модели, пригодной для экспорта. Чтобы осветить эти различные грани политики границ, мы начнем с обзора национально-территориальной ситуации, которая сложилась к 1920 году в результате краха империй, революции и Гражданской войны, а затем сохранялась вплоть до ее пересмотра Сталиным в 1939–1940 годах в связи с пактом Молотова – Риббентропа. Речь идет о периоде относительного мира: полупослевоенной, полупредвоенной эпохе, когда на европейских рубежах СССР, одновременно служивших восточной границей Европы, царила атмосфера идеологической холодной войны, в которой классовые конфликты переплетались с национальными[6].

Впрочем, на протяжении этих двадцати лет, пронизанных политической напряженностью, граница была не только зоной конфронтации. Ее история не исчерпывается геоисторией давления, насилия и столкновений между государствами, империями и идеологиями. Граница была также пространством межгосударственного сотрудничества. Как это продемонстрировали, в частности, новаторские работы ряда юристов, на рубежах практиковались соседские отношения, и о каких бы государствах и режимах ни шла речь, частью пограничной повседневности были трансграничные контакты и интернационализированные зоны, находившиеся в совместном пользовании соседних стран[7]. На население приграничных районов распространялись определенные привилегии и ограничения, что означало необходимость выделения зон со специальным статусом. Таким образом, граница была одновременно пространством утверждения политического суверенитета и зоной, где происходила интернационализация части повседневной жизни. Поэтому среди разнообразных государственных практик она является одним из лучших объектов для изучения процессов взаимодействия, институционального миметизма или, наоборот, блокировки и несовместимости[8]. Посмотреть на создание СССР через призму его окраин – это, несомненно, лучший способ отказаться от взгляда на советскую историю как на замкнутый на самом себе, отгороженный от внешнего мира процесс и увидеть то, что рождалось в ходе контактов и взаимодействий.

Несмотря на масштабы вызванного революцией разрыва и стремление к инновациям, большевики отчасти наследовали прошлому. Идет ли речь об определении рубежей, строительстве и освоении территорий, контроле над окраинами – во всех этих областях к началу XX века был накоплен ряд хорошо усвоенных репрезентаций и неоднократно опробованных практик[9]. Разумеется, крушение российской и других империй привело к важным территориальным изменениям[10]. До 1914 года рубеж проходил к западу от Варшавы, и Россия граничила с Пруссией и Австро-Венгрией. Вслед за революцией на территории бывшей империи появились новые национальные и республиканские границы, а затем, в результате подписания мирных договоров, положивших конец войне и гражданскому конфликту, были определены новые государственные рубежи, главным образом на западе. Южные и восточные границы СССР почти не подверглись изменениям в результате Гражданской войны, за исключением Карсской области, переданной Турции. Таким образом, уже упомянутая выше граница между Польшей, вновь обретшей независимость в 1918 году, и Советским Союзом, образованным в 1922 году, была совершенно новой. Только один ее участок, расположенный вдоль реки Збруч, совпадал с существовавшей ранее границей с Австро-Венгрией. Советско-польский рубеж был намечен на карте в 1920 году, а затем официально утвержден в момент подписания Рижского договора. Демаркация на местности началась в 1922 году, но реальностью для местных жителей и для тех, кто пересекал ее, эта граница стала лишь в середине 1920-х годов[11]. Новыми были также рубежи трех балтийских государств и Финляндии. В случае последней за основу была взята административная и таможенная граница Великого княжества Финляндского, с 1809 года входившего в состав Российской империи[12]. На юго-западе Днестр вновь стал служить рубежом с Румынией, как это было до присоединения Бессарабии к России в 1812 году.

вернуться

3

Snyder T. Covert Polish missions across the Soviet Ukrainian border, 1928–1933 // Confini. Costruzioni, attraversamenti, rappresentazioni / Еd. S. Salvatici. Soveria Mannelli: Rubbettino, 2005. Р. 55–78, особенно Р. 57–59.

вернуться

4

Ratzel F. Politische Geographie. München; Leipzig: R. Oldenbourg, 1897; Vallaux C. Géographie sociale. Le sol et l’État. Paris: O. Doin, 1911.

вернуться

5

Korinmann M. Quand l’Allemagne pensait le monde. Grandeur et décadence d’une géopolitique. Préf. par Y. Lacoste. Paris: Fayard, 1990.

вернуться

6

По поводу этой первой холодной войны позволю себе сослаться на следующий сборник статей: Frontières du communisme. Mythologies et réalités de la division de l’Europe, de la révolution d’Octobre au mur de Berlin / Ed. S. Coeuré, S. Dullin. Paris: La Découverte, 2007.

вернуться

7

В своей диссертации 1928 года Поль де Жоффр де Ла Прадель намечает путем изучения текстов, договоров и двусторонних соглашений интересную генеалогию границы как зоны и линии: Lapradelle P. G. de. La frontière. Thèse pour le doctorat sciences politiques et économiques. Université de Paris, Faculté de droit. Paris: Éditions internationales, 1928.

вернуться

8

Ряд недавних исследований открывает перспективы для сравнений: Gavrilis G. The Dynamics of Interstate Boundaries. Cambridge: Cambridge University Press, 2008; Tagliacozzo E. Secret Trades, Porous Borders: Smuggling and States Along a Southeast Asian Frontier, 1865–1915. New Haven: Yale University Press, 2005; Pelkmans M. Defending the Border: Identity, Religion, and Modernity in the Republic of Georgia. Ithaca: Cornell University Press, 2006.

вернуться

9

Этот вопрос в длительной временной перспективе освещается в специальном номере журнала Russian History, вышедшем под названием «The Frontier in Russian History» (1992. Vol. 19. № 1–4); см., в частности: Khodarkovsky M. From frontier to empire: the concept of the frontier in Russia, 16th – 18th centuries. Р. 115–128; Martin T. The empire’s new frontiers: New Russia’s path from frontier to Okraina, 1774–1920. Р. 181–202.

вернуться

10

Проследить за ними можно по: Magocsi P. R. Historical Atlas of East Central Europe. Seattle: University of Washington Press, 1993.

вернуться

11

Borzęcki J. The Soviet-Polish Peace of 1921 and the Creation of Interwar Europe. New Haven; London: Yale University Press, 2008.

вернуться

12

Paasi А. Territories, Boundaries and Consciousness: The Changing Geographies of the Finnish-Russian Border. New York: John Wiley and Sons, 1996.