— И ваш друг Селим сдался? — спросил ван Миттен.
— Естественно.
— А молодой Ахмет?
— Не так легко, — улыбнулся Керабан. — Он обожает милую Амазию, день и ночь мечтает о ней. К тому же парень не занят делами… Да вам нетрудно это понять, друг ван Миттен. Вы ведь женились на прекрасной мадам ван…
— Мой друг Керабан, — сказал голландец. — Это было уже так давно, что я почти и не помню.
— Но в самом деле, друг ван Миттен, если в Турции непристойно спрашивать у турка, как поживают женщины его гарема, то это не запрещено по отношению к иностранцу… Как мадам ван Миттен чувствует себя?
— О, очень хорошо, очень хорошо! — ответил ван Миттен, которого вежливость его друга несколько смущала. — Да… очень хорошо! Постоянно хворает… Вы знаете… женщина.
— Ну нет, я не знаю! — воскликнул господин Керабан, громко смеясь. — Женщина? Никогда! Вот дела — сколько угодно! Табак из Македонии для тех, кто курит сигареты, табак из Персии — для наших курильщиков наргиле. И корреспондентов из Салоник, Эрзерума, Латакии, Бафры, Трапезунда, не считая моего друга ван Миттена из Роттердама. За тридцать лет я отправил столько тюков табака в четыре конца Европы!
— И столько курили, — подсказал ван Миттен.
— Да, курил… как заводская труба. И я вас спрашиваю: есть ли что-нибудь лучшее в мире?
— Конечно нет, друг Керабан.
— Вот уж сорок лет, как я курю, друг ван Миттен, и верен своему чубуку и наргиле! Вот и весь мой «гарем». Нет женщины, которая стоила бы трубки табака!
— Вполне согласен с вашим мнением, — заметил голландец.
— Кстати, — снова заговорил Керабан, — коль скоро вы мне попались, я вас больше не покину. Сейчас подойдет каик, чтобы перевезти нас через Босфор. Будем обедать на моей вилле в Скутари…
— Но…
— Да, я вас увожу, повторяю. Вы что же, собираетесь теперь церемониться со мной?
— Нет, я согласен, друг Керабан! — поспешил согласиться ван Миттен. — Принадлежу вам душой и телом.
— Вы увидите, — продолжал негоциант, — какое очаровательное жилище я себе создал под черными кипарисами, посреди склона холма Скутари, с видом на Босфор и всю панораму Константинополя. А! Настоящая Турция находится все же на азиатском берегу! Здесь — Европа, а там Азия. И наши прогрессисты в рединготе еще далеки от того, чтобы насадить и на том берегу свои идеи. Они утонули бы, пересекая Босфор. Итак, мы обедаем вместе!
— Вы делаете со мной все что хотите.
— И не надо этому мешать! — притворно нахмурился Керабан.
Затем, повернувшись, он спросил:
— А где же мой слуга? Низиб! Низиб!
Лакей, который прогуливался вместе с Бруно, услышал голос хозяина, и тут же оба прибежали.
— Ну, — спросил Керабан, — этот каиджи так и не появится со своим каиком?
— Со своим каиком… — повторил Низиб.
Я непременно прикажу бить его палками! — воскликнул Керабан. — Да, сто ударов палками.
— О! — воскликнул ван Миттен. Пятьсот!
— О! — покачал головой Бруно.
— Тысяча! Если мне противоречат!
— Господин Керабан, — заговорил Низиб, — я вижу вашего каиджи. Он только что отплыл от Серая и через десять минут причалит к лестнице Топ-Хане.
Негоциант выходил из себя, сжимал от нетерпения руку ван Миттена. А тем временем Ярхуд и Скарпант непрерывно наблюдали за ним.
Глава четвертая,
Тем временем каиджи прибыл и уведомил господина Керабана, что каик ждет его у лестницы.
Тысячи каиджи насчитываются на водах Босфора и Золотого Рога. Их двухвесельные лодки из буковых или кипарисовых досок, с резьбой и раскраской внутри, ровно удлиненные спереди и сзади, чтобы двигаться, при необходимости, в любом направлении, похожи на полозок в пятнадцать-двадцать футов[63] длиной. Необычайно приятно — наблюдать, с какой быстротой эти стройные суденышки скользят, пересекают путь, обгоняют друг друга в этом великолепном проливе, разделяющем побережья двух континентов. Солидная корпорация каиджи занимается своим ремеслом на просторах от Мраморного моря до замка Европы и замка Азии, которые возвышаются один напротив другого на севере Босфора.
Чаще всего каиджи — это милые люди в фесках, одетые в буруджук, нечто вроде рубашки из шелка, в йелек яркой расцветки, обшитый сутажом их золотой вышивки, и штаны из белой хлопковой ткани.