А еще он исподволь пробивал неслыханную для Советского Союза идею: прямые выборы Председателя Верховного Совета — иными словами, президента. Альтернативные, с реальными соперниками.
— Ты что?! — начинало заводиться, по обыкновению, первое лицо, краснело и ногами топало. — Под монастырь меня хочешь подвести?! Сместить, гаденыш, к чертовой матери?! Вижу, куда ты, прощелыга, подбираешься! К высшей власти! Союз развалить мечтаешь и меня вместе с ним угробить?!
В ответ Данилов смиренно разъяснял, что, наоборот, печется о единовластии и полновластии Никиты Сергеевича.
— Вы подумайте: если вас народ избрал — значит, только народ и снять может! Никакой ни пленум теперь на вас ножку не поднимет, ни прочие заговорщики! А избирательные технологии я более‑менее знаю. А ваши соперники будущие — ни шиша их пока не ведают. Вдобавок вся пресса будет в ваших руках, телевидение, радио, газеты! А административный ресурс! Будете ездить по стране, в каждом городе вам устроят предвыборный митинг! Да вся Средняя Азия за вас проголосует на девяносто девять и девять десятых процента! А Чечено‑Ингушская АССР, Дагестан, Калмыкия! Не волнуйтесь вы, все будет схвачено, в лучшем виде! — убеждал он в стиле ухарей‑политтехнологов образца конца девяностых — начала двухтысячных.
И все равно «кукурузник» орал, ругался, швырялся предметами. Потом, поразмыслив, отходил. Снова призывал к себе Алексея — советоваться.
Да, сложно было, сложно. Данилов, когда к Хрущеву через стенку на Воробьевской набережной впервые полез, даже не представлял, что так будет. К вечеру превращался в совершенно выжатый лимон.
Ему выделили служебное жилье — отдельную однокомнатную квартиру в привычном для него районе, в доме конца сороковых, на проспекте Мира. Метро сюда еще не пустили, но копали вовсю. Он каждый день проезжал мимо растущего вестибюля станции «Мир»[34]. Пока ездил на работу и с работы на своем служебном «Москвиче», наслаждаясь полным отсутствием в Москве пробок.
Обедал Данилов обычно на работе — в столовой ЦК партии на Старой площади уже сейчас царил полный коммунизм. Прекрасное меню, копеечные цены. На ужин брал продукты в кулинарии — иногда в той же столовой, иногда в новом заведении на улице Горького, дом двадцать три. Порой, если хотелось чего‑то экзотического, заезжал в ресторан «Пекин» — навынос там давали блюда с десятипроцентной скидкой. Больше нигде не бывал, никуда не ходил. Где бы ни появлялся, обязательно находились люди, которые его узнавали (откуда?), подсаживались за столик, начинали о чем‑то просить: за невинно репрессированного, или ознакомиться с гениальным научным открытием, или пробить в печать выдающуюся поэму.
И, конечно, он скучал по Варе. Ругал себя дебилом и придурком, что покинул ее. И, кажется, начинал понимать, что ничто — никакое счастье ни какой угодно массы людей, ни даже всей своей Родины — несравнимо и несопоставимо с простым человеческим счастьем быть вместе: говорить, смотреть в глаза, дотрагиваться, смеяться.
В таком настроении — скорее минорном, чем радостном, — он однажды засиделся на работе до полного закрытия буфета на службе и потому заехал в «Пекин» купить себе на ужин мяса, что ли, в кисло‑сладком соусе. Бросил «Москвич» у входа в ресторан — что за наслаждение, право, не искать себе места для парковки и не заботиться об оплате!
Памятник Маяковскому тут пока не поставили, хотя примерили уже картонный макет, где ему возвышаться[35]. Никакого тоннеля под площадью тоже, разумеется, не было.
«Пожалуйте, Сергей Владиленович». — Швейцар распахнул перед ним дверь. Бог знает, с чего служитель вдруг стал признавать его — равно как привечали метрдотель и официанты. Никогда ведь не представлялся, «корочки» свои не доставал. Вот и сейчас попросил мэтра приготовить ему пищу навынос. Сам сел, не раздеваясь, за один из служебных столиков, только кепи с затылка снял.
Вдруг ему навстречу направилась девушка — молоденькая, немного полненькая, с косичками. Одетая, как и большинство советских людей, в нечто скромное, топорщащееся, коричневое. Краснея щеками и шеей, вдруг проговорила:
— Здравствуйте, Алексей Сергеевич.
Он вздрогнул и машинально поправил:
— Я Сергей Владиленович.
— Нет, ты Алексей, — настойчиво сказала она. И добавила: — Помнишь, как в тот вечер ты пригласил меня после работы к себе, в свою однушку на Рижском проезде? Как приготовил макароны по‑флотски и настойчиво называл их «спагетти болоньезе»? Как угощал меня «кьянти», а потом мы пили чай с фруктами? И тогда ты в очередной раз пригласил меня пожить вместе? И мы договорились, что поселимся пока у меня на Новослободской и ты переедешь ко мне в ближайшие выходные? И было это в июле две тысячи шестнадцатого года?
34
Будет запущена в строй вместе с Рижской веткой, протянутой до станции «ВДНХ», 1 мая 1958 года. Впоследствии станет называться «Щербаковская», а сейчас «Алексеевская».