— Тогда почему бы тебе не сменить фамилию? Например, назовись Рон Париж. И ты спокойно сможешь лепить этикетки с надписью «Mode de Paris».[18]
Он потрясенно уставился на меня.
— Парень, ты просто чудо! Я знал, что поступил правильно, наняв тебя вместо какого-нибудь дурацкого адвокатишки. У них в черепушках слишком много законов.
Я слабо улыбнулся.
— Рон, я позвоню через несколько дней.
Он стиснул мою руку в своей жесткой ладони, совсем не подходившей к его вальяжному облику.
— А чем собираешься заняться?
— Придется уехать на несколько дней. Может быть, даже немного пострелять.
— Пострелять? В апреле? Да в такое время стрелять просто не в кого.
— Мне обещали, что кто-нибудь да найдется.
Глава 3
На следующий вечер в половине одиннадцатого я сошел с поезда в Кемпере. Готовясь к поездке, я переоделся в новый коричневый пиджак, голубую рубашку из швейцарского хлопка, похожего на шелк, и темно-серые брюки, а сверху накинул серо-голубой дождевик. Вдобавок я успел коротко постричься.
У меня и в мыслях не было изображать из себя пижона, просто я хотел выглядеть как типичный француз и надеялся, что если жандармы получат приказ разыскивать высокого худощавого сорокалетнего англичанина, то на меня они обратят внимание в последнюю очередь. С другой стороны — не настолько типичным французом, чтобы, все-таки остановив меня, они бы заинтересовались, зачем французу английский паспорт: у меня не было времени, чтобы раздобыть поддельный.
На мой взгляд, получилось довольно похоже, хотя кое в чем я мог и ошибаться. Но, подумав, решил, что здесь свою роль могут сыграть медные пуговицы — размером и толщиной они были с собачьи бисквиты, а кроме того, на них был отштампован какой-то геральдический крест, который мог принадлежать только собаке. Я очень гордился своими пуговицами — французы носят такие, поскольку уверены, что такова английская мода.
Ночь выдалась пасмурной: городские огни отражались в низко нависших облаках, а привокзальная площадь была все еще мокрой после недавнего дождя. Прямо напротив вокзала находился длинный ряд ресторанов: найдя нужный, я вошел.
Внутри было занято только пять столиков, и на всех стоял кофе или коньяк. Нахмурившийся официант направился ко мне, видимо, собираясь объяснить, что они закрываются. Не теряя времени, я отыскал глазами человека, сидевшего в одиночестве, и спросил его:
— Je m'excuse, mais n'avez vous pas vu une jeune fille avec…[19]
— Все в порядке, приятель, — ответил тот. — Садитесь. Я — Харви Ловелл.
— Льюис Кейн, — представился я и сел, слегка кивнув официанту. Тот с негодованием отвернулся.
— Хотите выпить? — спросил Ловелл.
— «Марк»,[20] если здесь его подают.
Он щелкнул пальцами.
— Один «марк».
— А вы?
Он быстро покачал головой.
— Не сегодня.
Дожидаясь официанта, мы молча разглядывали друг друга.
Это был мускулистый блондин с коротко подстриженными курчавыми волосами, на несколько лет моложе и на пару дюймов ниже меня, одетый в серый спортивный пиджак в мелкую красную клетку, темные брюки и черный галстук-плетенку. Но не одежда, а его лицо приковывало внимание в первую очередь. Оно принадлежало человеку, смирившемуся с тем, что в его душе постоянно происходит некая тайная мучительная борьба. У него были полные плотно сжатые губы и голубые глаза которые то быстро перебегали с места на место, то застывали на одной точке. Все остальное состояло из морщин: две глубокие складки на щеках, словно траншеи, тянувшиеся от носа к подбородку, мешки под глазами, морщины на лбу. Глаза его выражали безмерную усталость и полное равнодушие к окружающему. Это было лицо человека, еще не видевшего ад, но вполне к этому готового.
Я достал сигареты и протянул ему пачку. Не знаю, может быть, у меня просто разыгралось воображение, по крайней мере я надеялся, что так и было: профессиональному телохранителю тонкая и восприимчивая душа нужна не больше, чем жестяные протезы вместо рук.
Харви отрицательно покачал головой и левой рукой вытащил сигарету из лежавшей на столе пачки «Житана».
— Какой у вас план? — спросил он.
— В полночь я забираю машину. В два часа мы с вами должны быть в бухте Одьерн: фонариком подаем сигнал яхте. Маганхард высаживается на берег, и мы отправляемся.
— По какой дороге?