Так у государства будет возможность неусыпно следить за каждым гражданином, и в то же время будет записываться его жизнь и его судьба. Наконец, когда гражданин умирал, о нем вносилась последняя запись: о его возрасте, о причине его смерти, о дате и месте его кремации. Его карточка изымалась и передавалась во всеобщую родословную, в место большей тишины, пополняя постоянно растущую галерею мертвых.
Но и тут наш светловолосый паганист, несомненно, возмутился бы. Одна из многих вещей, на которую многие будут претендовать как на право – это возможность незаметно и тайно перемещаться туда, куда пожелаешь. Но не следует забывать, что данное притязание на сохранение инкогнито не нарушается вышеуказанной регистрацией, ибо лишь правительству будут известны зарегистрированные сведения. Конечно, либералам XVIII века, а равно и всем старомодным либералам ХIХ столетия, да и вообще всем, нынче зовущим себя либералами, воспитанникам принципов ненависти и противодействия правительству, такая организация покажется непотребной. Возможно, и закоренелый индивидуалист воспринял бы эту систему в штыки. Но неприятие такого рода – лишь скверная умственная привычка, выработанная в смутные времена. Старый либерализм предполагал плохое правительство, и чем оно казалось могущественнее, тем было хуже. Наряду с этим постулировалась на пустом месте полнейшая праведность свободного индивидуума. Глубокая тайна взаправду являлась покровительницей свободы, особенно в те времена, когда правительства были склонны к тирании, а англичане и американцы смотрели на паспорта русских и германских подданных как на невольничьи цепи. Можно понять, почему Руссо, праотец этого старого либерализма, тайком навещающий своих детей у ворот воспитательного дома, считал преступлением против естественной добродетели соглядатайские замашки государства[25]. Но предположим, что мы не предполагаем, будто правительство обязательно плохо, а индивидуум обязательно хорош – и гипотеза, над которой мы работаем, практически отменяет любую альтернативу, – и тогда дело полностью меняется[26].
Таково око утопического государства, которое теперь медленно начинает воспринимать наше с ботаником существование как два странных и необъяснимых прецедента, нарушающих прекрасный порядок его обозримых владений – око, которое вскоре сосредоточится на нас с растущим удивлением и вопрошанием.
– Кем, во имя Гальтона и Бертильона[27], вы двое являетесь? – восклицает Утопия.
Я понимаю, как странно выгляжу в этом фокусе. Несомненно, придется сделать вид, что путешествие из одного мира в другой – привычное для меня дело:
– Видите ли, суть в том…
§ 7
Проследим теперь, как осуществится наша гипотеза. Отпечатки наших больших пальцев были отправлены по пневматическим трубам в центральное учреждение Люцерна, а оттуда их отослали в Париж.
После того как их сняли на стекле, при помощи эпидиаскопа их увеличили на тщательно разграфленном экране. Затем эксперты произвели дотошное исследование и стали сверяться с галереей зарегистрированных идентификаторов личности. Я говорил, что они не найдут нигде наших следов – но вообразите себе клерка-утописта, ходящего из галереи в галерею, ищущего то в одной секции, то в другой, отметающего сектор за сектором, список за списком. Наконец он вытаскивает одну карточку и внимательно ее считывает.
– Вот она, – бормочет он и вновь принимается ее разглядывать. – Быть такого не может!
В центральное регистрационное учреждение в Люцерне мы пришли снова через день-другой. Я направился к столу того служащего, с которым мы разговаривали в прошлый раз.
– Ну, узнали ли вы что-нибудь про нас? – спросил я, любезно улыбаясь.
Выражение его лица мало что сообщило мне путного.
– Да, – ответил он и, пристально взглядывая на меня, добавил: – Это очень странно.
– Я говорил вам, что вы не нападете на наши следы.
– Да нет же, мы знаем, кто вы, – ответил он. – Но тем более непонятно, зачем вдруг вы придумываете такие шутки.
– Так вам известно, кто мы такие? – Не выдержав, я расхохотался.
А зря. Уже в следующую секунду наши с ботаником имена были верно оглашены.
В первое мгновение я смутился, не ведая, что и думать. Затем вспомнил о наших записях в книге в первый день нашего пребывания в Утопии… и догадался.
25
По утверждению Руссо, у него было пятеро детей, которые все были отданы в воспитательный дом. Он оправдывал это тем, что не имел средств их вскормить, что они не давали бы ему спокойно заниматься и что он предпочитает «сделать из них крестьян, чем искателей приключений, каким был он сам». Хотя документальных подтверждений того, что Руссо действительно имел детей (от неграмотной служанки парижской гостиницы, в которой жил), нет.
26
В типичном современном государстве нашего собственного мира, с его многомиллионным населением и относительной легкостью передвижения, неприметные люди, взявшие псевдоним, могут без труда оставаться незамеченными. Соблазн открывающихся таким образом возможностей породил новый тип преступности, тип Диминга или Кроссмена – низменных мужчин, которые существуют за счет лживых ухаживаний, переходящих в предательства, жестокое обращение, а порой и убийство непримечательных женщин. Это многочисленный, растущий и, что самое серьезное, плодовитый класс, которому способствует практическая анонимность простого человека. Только маньяки привлекают большое внимание общественности, но не их жертвы – проститутки из низов, чья многочисленность тоже связана с доступной анонимностью. Таков один из грехов государственного либерализма, и в настоящее время он, весьма вероятно, выставляется как добродетель в акциях против развития «полицейских государств». –
27
Английский антрополог Фрэнсис Гальтон открыл направление психометрии, а Альфонс Бертильон – метод сличения отпечатков пальцев.