§ 2
Я заверял ботаника, что «здесь все иное», но не уточнил, какие именно отличия можно выделить. Кажется, пора столкнуться с загадочными проблемами брака и материнства…
Утопия-модерн должна быть не только здоровым и счастливым Мировым Государством, но и развиваться от хорошего к лучшему. Но Мальтус доказал[28], что государство, население которого возрастает, подчиняясь ничем не сдерживаемому инстинкту, может прогрессировать и от дурного к худшему. С точки зрения человеческого комфорта и счастья рост населения, вовсе не имеющий на пути препятствий, – величайшее зло.
Природа стремится достигнуть в лице всех животных видов численного максимума, чтобы затем, раздавив и уничтожив слабых, усовершенствовать род. Так же всегда поступало и человечество, кроме тех случаев, когда условия жизни временно облегчались благодаря расширению запаса жизненных средств, достигнутому путем изобретений или открытий.
Число умирающих от голода и физических страданий, вызванных лишениями, всегда соответствует количеству рождений, превышающих норму населения, какую страна способна прокормить. Ведь, в самом деле, ни природа не может увеличить своих естественных средств, ни человек не достиг такой степени прогресса, чтобы явилась возможность избежать массовых голодных смертей. Простое неразборчивое ограничение рождаемости – цель, практически достигаемая в догматичной китайской цивилизации умерщвлением младенцев женского пола, – включает в себя не только прекращение страданий, но и стагнацию, а второстепенное благо в виде относительного комфорта и социальной стабильности завоевывается очень большой жертвой. Прогресс существенно зависит от конкурентного отбора, и от этого нам не уйти. Но совершенно возможно, что область бесплодной борьбы, страдания, неурядицы и смерти будет настолько сокращена, что почти уйдет, причем физическая и умственная эволюция не только не приостановится, но, напротив, ускорится. Достигнуть этого можно, упреждая рождение индивидуумов, которые при неограниченном действии сил природы появляются только для того, чтобы страдать и нести страдания другим.
Метод природы, чьи зубы и когти обагрены кровью, заключается в том, чтобы мучить и убивать слабейших и наименее пригодных членов каждого вида и положения и таким образом улучшать породу. Идеалом научной цивилизации является способ, нивелирующий рождение слабых. Другого средства избежать наказания и гнева природы нет. Борьба за существование, наблюдаемая в среде животных и некультурных людей, непременно влечет за собой страдание низших индивидуумов. Эти страдания и смерть имеют целью не дать этим индивидуумам возможности явиться производителями новых поколений. В утопическом государстве можно сделать жизнь сносной для каждого живого существа, но при условии, что слабейшие будут лишены права иметь детей – это последнее условие должно непременно строго соблюдаться. Вместо того чтобы соперничать между собой в более или менее ловком спасении от смерти и страданий, мы можем соперничать на поприще права давать жизнь, а побежденным будет выдаваться какое угодно вознаграждение. Утопическое государство пытается всеми силами ограничивать зло, порождаемое наследственностью, заботясь о воспитании и вскармливании детей – и делается посредником между отцами и детьми в интересах будущих поколений. Оно все больше и больше берет на себя ответственность за общее благополучие детей, и по мере этого его право решать, каких именно детей оно будет спасать, становится все более и более оправданным.
До какого предела дойдут эти условия в Утопии-модерн?
Оставим в стороне все те глупости, обсуждаемые в определенных кругах, где людей предлагается заводить как коней[29]. Мысль Платона о разведении детей государством в свое время была чрезвычайно остра, но не стоит забывать, во-первых, чисто метафизический метод мыслителя, а во-вторых – состояние биологии как науки в то время. Для всех, кто родился после Дарвина, платоновская идея однозначно одиозна и нелепа.
При этом целая школа социологов указывает на нее как на одно из самых блестящих открытий последнего времени. Очевидно, эти «социологи» не вполне осознают: за последние пятьдесят лет понятия «вида» и «индивидуума» значительно изменились. Индивидуумы им до сих пор видятся неудачными копиями платоновских идеальных видов, чье совершенствование весьма проблематично. Индивидуализм для них не более как не стоящее особенного внимания различие между отдельными людьми, исток самомнения, и весь наплыв биологических идей прошел мимо них незамеченным.