— Вставай, — сказал Бэрнс, потянув старика за жесткие, как проволока, волосы. — Вставай!
— Valgame, Dios, quien…[90]
Старик как-то сразу широко открыл глаза и посмотрел без удивления на Бэрнса, как на знакомого, словно именно его и ожидал здесь увидеть. Он приподнялся, стараясь не разбудить детей, потом встал и аккуратно укрыл спящих.
— Ты Хосе Амадо Контрерас?
Старик кивнул.
— Вы собираешься арестовывать меня? — шепотом спросил он.
Бэрнс тоже хотел было перейти на шепот, но это показалось ему унизительным, и он громко спросил, указывая на второго старика.
— Кто это?
— Este? Mi amigo. Se llama Juan Dombraski[91].
Ага, Домбровский. Он самый, значит.
— Он говорю английский? Понимаешь?
— Ingles, no. Nada, nada[92] — нет, — решительно возразил старик.
— А ты? Ты говорю английский?
— Мало-мало, по mucho.
— Подожди. Я стою на улице и слышу — кто-то говорит по-английски: «Не стреляй, это мой сын». И что-то насчет больной ноги. Это ты кричал?
— Я? Нет. Я сплю.
Старик изобразил, как он спит.
— И он тоже спит.
Старик захрапел.
— Puede ser en otra casa[93], — с надеждой добавил он.
— Нет, кричали здесь. Ты уверен, что он никогда не говорил по-английски?
— Нет, nunca, nunca. No sabe hablar, el…[94]
«Черт побери, похоже, он врет, — подумал Бэрнс. — Наверное, старый казак все же говорил во сне. Неужели есть люди, которые не знают ни одного языка? Э, да черт с ним! Этот старый хрен — птица поважнее».
— Ты вчера приходил с делегацией к шерифу Маккелвею?
— Yo? En una delegacion?.. Ah! La comite del Concilio de los Sinempleos![95]
— Верно. Ты в этом комитете?
— Como no![96]
— Я так и думал. Ты был на площади сегодня утром?
— En la Plaza? Hoy en la manana?[97]
Кажется, старику этот вопрос не понравился.
— Pues… — Он не знал, в чем можно сознаваться, а в чем нельзя. — Tai vez… si, estaba. Рего en el callejon, no! No fui en el[98].
Значит, в переулке не был. Они все так говорят. Послушать их, так в этом проклятом переулке никого не было. Дальнейшие вопросы были явно бессмысленны.
— Ладно, vamus[99], — сказал Бэрнс. — Росо questiones в моей oficina[100].
— Вы ищете Рамона Арсе, que по? Рамона здесь нет! Он ушел, фьють!
Старик весело засмеялся и изобразил, как убегал Арсе.
— Не поймать Рамона — фьють!
— Ладно. У тебя есть пиджак? — Бэрнс показал на свою теплую куртку. — Пиджак?
— Chaqueta? Нет. No importa! Sta bien. Vamonos[101].
Старик будто торопился увести Бэрнса отсюда. Может, стоит все же обыскать дом? Впрочем, револьвер он вряд ли здесь найдет. Бэрнс снова взглянул на спавших вповалку ребятишек. Какой ужас! К рассвету вся эта орава замерзнет и захочет есть. О господи!
Подняв меховой воротник своей куртки, Бэрнс вышел.
7. Долорес
Весь день Долорес Гарсиа напрягала ослабевшее зрение, пробираясь окольными проселочными дорогами через поросшую низким кустарником пустыню. Дорога и пустыня были почти одного цвета и сливались, солнце же в это время стояло высоко, и колеи совсем не отбрасывали тени.
Весь день она старалась ехать на третьей скорости, чтобы экономить бензин, но не настолько быстро, чтобы не суметь вовремя остановиться, если машина съедет с дороги (а это случалось не один раз). Из-за чрезмерной осторожности она так часто глушила мотор, что, пока добралась до Хуанито Эрреры, аккумулятор разрядился и заводить приходилось вручную.
К хижине старого дровосека Долорес подъехала усталой. К счастью, Хуанито был дома и сам вызвался сопровождать Долорес. Он не умел водить сагго[102], зато видел хорошо, так что мог быть полезен.
Прошло битых полтора часа, пока Хуанито стреножил ослика, загнал коз, сделал еще какие-то дела и все по-стариковски суетливо, с трудом переставляя ноги. Долорес сменила малышу пеленки, покормила его, не переставая думать о Поло и нервничая из-за вынужденной задержки. Но когда Хуанито наконец явился в своем единственном черном костюме, у нее не хватило духа отправить его за лопатой на тот случай, если они застрянут в песке.
Семидесятилетний Хуанито видел лучше Долорес, поэтому предупреждал о поворотах и встречавшихся на пути кустах, камнях и пнях. Благодаря этому Долорес ехала теперь быстрее.
Они одолели семь или восемь миль и только один раз въехали в кустарник, когда Хуанито вдруг ударил себя по морщинистому лбу, вспомнив, что дальше ехать нельзя. Две недели назад через сточную трубу, пролегавшую впереди, хлынула вода, намывшая толстый, в несколько футов, слой вязкого ила.