Долорес резко затормозила и остановилась у самого, как ей казалось, потока. Мотор заглох. Она хотела объяснить Хуанито, как пользоваться заводной ручкой, но в это время поток расширился, вода поднималась все выше.
Вот она сквозь щели перекошенных дверок просочилась в машину и затопила пол. Долорес и Хуанито пришлось поджать ноги. Без всякой надежды она все же нажала на педаль стартера. Напрасно. Фары совсем погасли.
Проснулся и заплакал ребенок.
Хуанито считал, что лучше всего покориться судьбе.
Eso es[107]. В горах льет дождь, он растопил снег, переполнил водой сточные трубы, остановил транспорт. Судя по всему, придется им ждать до утра. Надо набраться терпения. Хорошо еще, что они застряли на склоне, а не внизу, где воды особенно много. Там поток может свалить с ног даже сильного молодого мужчину, а машину перевернет и унесет с собой.
— Tai vez[108], здесь не так глубоко, — сказала Долорес, — мы сможем вытащить машину на сухое место.
Она хотела открыть дверцу, но Хуанито удержал ее за руку.
— Стой! Слышишь?
Долорес прислушалась. Со дна бурлящего потока словно доносился подземный гром.
— Наверное, это катятся большие камни, — сказал Хуанито. — Они могут искалечить ноги.
И как бы в подтверждение слов Хуанито, камень, влекомый течением, ударился о подножку с такой силой, что старый кузов зазвенел, как бубен. К тому же подул леденящий ветер. Нет, лучше укутать ребенка и ждать.
В глаза Долорес бил свет фар легковых и грузовых машин, подъезжавших к противоположному краю потока. Мелькали неясные силуэты людей с фонариками в руках: это водители и пассажиры смотрели на поток или бежали вверх по шоссе, чтобы предупредить об опасности.
Долорес оглянулась и посмотрела через заднее окно, в котором не было стекла. Там тоже светились фары и так же безмолвно двигались чьи-то тени. Рокот воды заглушал все звуки.
Однако только Долорес угодила в эту ловушку. Только она застряла в воде.
Ее измятый, обшарпанный автомобиль напомнил ей старое судно, которое село на риф и разламывается на части, а люди, стоящие на берегу, ничем не могут помочь.
Снова заплакал ребенок. Долорес сообразила, что слишком сильно сжимает его. Нельзя так поддаваться страху. Здесь, во всяком случае, ей не угрожают полицейские.
Она расстегнула кофточку, немного наклонилась вперед и высвободила грудь. Как только ребенок ощутил прикосновение соска к щеке, он перестал плакать и вцепился в грудь. По телу Долорес пробежала дрожь: она чувствовала и боль, и наслаждение одновременно.
Хуанито же был в равной степени очарован и аппетитом младенца и видом тугой, полной груди матери.
— Хорошо, — сказал он, — когда малыш проголодается, а у мамы много молока. Это очень хорошо и очень красиво — прямо как Святая Дева и Santo Nino[109]. И красота эта божественна. Разве можно сравнить нож, вилку, ложку с грудью женщины, которой нет ничего прекраснее на свете. Воистину, младенцы ближе к богу и к богородице, чем мы, старики.
— Здесь полицейские нас не тронут, — сказала Долорес, словно не слыша Хуанито.
Но старик продолжал свое.
— А знаешь, однажды я очень близко видел деву Марию. Si, de veras[110]. Мне приснилось, будто я San Jose[111].
Долорес молчала, и Хуанито продолжал:
— С самого детства мне казалось, что святая дева необыкновенно красива, и лицо у нее самое красивое, и одежда; а когда я стал юношей, я понял, что у нее и тело самое красивое, и начал мечтать, чтобы богородица явилась предо мной, как когда-то перед Индио Диего в Гваделупе: прекрасная, лучезарная, нагая.
Долорес не знала, как ей реагировать на странное признание Хуанито. Автомобили по другую сторону потока постепенно выключили фары. Теперь только один освещал Долорес. Она надеялась, что и он скоро погасит фары, и тогда ее грудь окажется в тени, и она не будет больше смущаться присутствием старика, столь откровенно вспоминающего свою похотливую молодость.
Хуанито скрутил тоненькую цигарку и вежливо предложил Долорес закурить. Та покачала головой. Тогда он закурил сам, и Долорес увидела, что лицо Хуанито отнюдь не похотливо, наоборот, задумчиво.
— Всю жизнь это видение было для меня самым прекрасным, и я думал, что оно дано мне одному. Долго так думал. Потом стал мужчиной, ухаживал за девушками, работал на ранчо с отцом и матерью, потом женился на молодой, очень хорошей и очень красивой женщине и счастливо жил со своей Тереситой много лет. Постепенно к ней привык, но о видении мечтал по-прежнему.