— Я уважаю тебя, — сказал Дэн. Сейчас он действительно говорил то, что думал.
— Ты знаешь, я уже рассказывала тебе об этом, — продолжала Кит. — У навахо два имени: прозвище, под которым они известны в своей общине, и настоящее имя, которым они пользуются только в торжественных случаях или в интимной обстановке. Например, когда разговаривают с возлюбленной. И почти все настоящие имена, особенно женские, связаны с войной. Мне кажется, что в этом заложен великий смысл. Первобытные идут к истине своим путем. Все люди — враги друг другу; даже страстно влюбленные, они являются как бы орудием и мишенью по отношению друг к другу. Индейцы это понимают, а мы — нет. Мы делаем вид, что между любящими вражды не существует. Мы полагаем, что враждебное чувство, как злой дух, изгоняется браком или крещением. Но это лишь предрассудок. И тем не менее у нас хватает нахальства считать индейцев суеверными, а себя просвещенными.
Дэн слушал, чувствуя, как гнев снова охватывает его. Что за наглость! Уж не намекает ли Кит на грязную связь, которая у нее была много лет назад с молодым конюхом-навахо, чтобы узнать, не простил ли ее муж? Как бы не так! Эта связь толкнула его на самый унизительный шаг в его жизни. Он решил отомстить ей, но слишком увлекся, и девушка забеременела. Дэну пришлось отправить ее в Дэнвер сделать аборт. Боязнь огласки, вечный страх перед возможным шантажом навсегда отбили у него охоту заниматься этим модным среди женатых людей спортом.
— Если бы мы последовали индейской мудрости, то, наверное, оказались бы в лучшем положении, — продолжала Кит.
Но Дэн не мог более слушать.
— Извини меня, — прервал он жену. — Сомневаюсь, чтобы я смог узнать что-нибудь полезное от индейцев насчет любви, жизни или еще чего-нибудь. Я слишком стар, чтобы возвращаться к одеялам и вигвамам. Из всего, что ты здесь говорила, я уяснил только одно: ты меня не уважаешь. И еще вот что мне непонятно: разве плохо совершать достойные поступки? Объясни.
Немного помолчав, Кит равнодушно ответила:
— Нет, дорогой, не могу. Думаю, и пробовать не следует.
Она еще раз погладила его руку, встала и направилась в ванную. Отворив дверь, Кит повернулась к нему:
— Иди-ка лучше спать. И перестань переживать из-за кошачьего концерта Маргарет. Губернатор при таком положении дел, очевидно, не придет, но здесь уж ничего не поделаешь. Зато он упустит возможность участвовать в небывалой попойке, самом шумном, самом буйном в истории Юго-Запада празднике, каких здесь еще не видывали. Это я тебе обещаю и надеюсь, ты еще веришь моим обещаниям.
Кит закрыла за собой дверь, а Дэн удивился, почему он не встает и не уходит. Да, она действительно его злой гений. Вряд ли другой мужчина был бы верен ей так, как он. Никто не догадывался, сколько ему пришлось пережить, — может быть, только Маргарет. Поэтому она должна оценить его стремление сохранить семью. Но Маргарет скоро уйдет. Нет, Дэн знает, почему он продолжает сидеть. Кит, конечно, уверена, что острый язык, как всегда, помог ей одержать победу. Так пусть узнает: и его терпению есть предел. Когда она выйдет из ванной, он скажет, что требует развода.
В ванной закрыли кран. Сейчас Кит вытирает руки. Через десять секунд она повесит полотенце, щелкнет выключателем и повернет ручку двери.
Конечно, нельзя разводиться сразу же после свадьбы дочери. Надо будет выждать немного ради приличия, пока город оправится от мерзкого бунта. А там последует операция простаты…
Черт возьми! Если бы этой осенью им не предстояла серебряная свадьба…
Дэн поспешно встал и вышел из комнаты, тихо закрыв за собою дверь.
13. Пантомима
Пробираясь ползком и прячась за зелеными ветками (как солдаты в кино), Рамон Арсе поднялся наконец на вершину небольшого холма, откуда были видны дома Ла Сьенегиты. По небу плыла горбатая луна, трубы, vigas[155], белье на веревках, колодезные вороты отбрасывали густые тени. Вершины старых гигантских тополей блестели, словно мокрые. Рамон выругался, когда по всплескам и журчанию воды догадался, что его опасения подтвердились. Между ним и поселком пролегала сточная канава. Как и та, которую он покинул, она была полна воды. Только эта казалась еще глубже, и вода в ней текла быстрее…
Забравшись так далеко, Рамон ие мог заставить себя повернуть обратно. Он пополз, как змея, вниз по склону — туда, где над мутным потоком склонился росший на берегу куст. Рамона мучила жажда. Уцепившись за ветку чахлого кустика, он неуклюже сползал все ниже и ниже, пока не зачерпнул воду ладонью.