Вечером с Балтики наплыли тучи, заморосило. Вышли на просеку, осторожно двинулись по ней. И вдруг на пересечении с другой просекой раздалось:
— Хальт[22]!
Загремели выстрелы…
Когда всё стихло, выяснилось, что в суматохе пропал Шпаков. А Ридевский так повредил левое колено, что теперь мог передвигаться только ползком.
— Ну, что будем делать? — спросил Мельников, когда все снова собрались в одном месте. После исчезновения Шпакова командиром группы автоматически стал Иван Иванович.
В спецгруппах есть негласный закон: если боец не может больше двигаться, он принимает последний бой, до конца оставаясь верным воинскому долгу и чести разведчика-десантника. Называя эту традицию «законом совести», каждый принимал решение самостоятельно. И всё-таки не та сейчас ситуация, решение должно быть неординарным.
— Как командир, принимаю решение, — прервал затянувшееся молчание Мельников. — Кто-то остаётся с Ридевским, чтобы помочь ему дойти до «почтового ящика» номер два. Там и встретимся. Кто останется?
Снова молчание. Каждый понимал, что остаться без связи, еды, возле боевых позиций врага — это участь смертника.
— Ладно, — сказал Генка. — Я с ним останусь. Как-никак, мы с Напкой вместе начинали в Белоруссии. Так что, если придётся, здесь вместе и закончим.
Остальные почувствовали себя виноватыми. Да, все мы обречены. Если не пуля, так голод и холод доконают. И всё же в группе чуть больше жизни, чуть крепче надежда.
Ридевскому и Генке оставили немного провизии, аптечку и даже пачку сигарет, хотя они и не курили. Несколько ободряющих слов на прощание — и группа ушла. А Генка потащил Ридевского глубже в лес. Тот в два раза его тяжелее. Генка же и без того еле ходил…
Замаскировавшись, стали следить за просекой, полагая, что если группа нарвалась на засаду, то утром та снимется. И точно, с рассветом появился небольшой отряд. Все в чёрном, на левом рукаве — белая повязка. Фольксштурмовцы, для них этот лес — дом родной.
Днём Генка вырезал крепкую орешину с рогулькой, которая стала для Ридевского костылём. И вечером потихоньку пошли. Идти старались по окраине леса, вдоль просек.
Сначала Генка проходил какое-то расстояние, высматривал, нет ли чего подозрительного, затем возвращался за Ридевским. Порой приходилось тащить его волоком…
На привалах обсуждали: что же случилось с Колей? Если убит, мы бы его обнаружили. Если ранен — отозвался бы на наши голоса. Может, во время перестрелки он просто отклонился в сторону и отбился от группы? Тогда он тоже придёт к «почтовому ящику» № 1 или № 2. Лишь годы спустя они узнают, что тяжело раненый Шпаков застрелился, чтобы не попасть в плен…
Когда доковыляли до хутора Альт Киршнабек[23], решили попытаться раздобыть хоть какой-то еды. Ридевский остался на опушке, Генка пошёл к самому скромному дому. Долго наблюдал за ним — кроме двух женщин и девушки никого вроде нет. Возвратился за Ридевским. Подобравшись к дому, тихонько постучали в окно.
— Кто там? — послышался немолодой голос.
— Не бойтесь нас, — ответил по-немецки Ридевский. — Нам бы немного хлеба.
— Хлеба нет, но что-нибудь придумаем. Заходите.
Вошли в кухню. Пожилая женщина плотно завесила окно и зажгла свечу. Ридевский снова заверил, что, мол, мы ничего плохого не сделаем, и единственная наша просьба — немного продуктов. В кухню вошла немка средних лет. Заметив оружие, она сказала:
— Вы, наверное, русские парашютисты, которых ищут солдаты и полиция. Но у нас вам ничего не угрожает. Мужчин в доме нет. Всех, кто был, забрала война.
— В соседнем доме живёт моя сестра, — вступила в разговор пожилая. — Она активная наци. Хорошо, что вы туда не зашли. Ну да ладно. Завтра я вам соберу что-нибудь в дорогу. А сейчас моя дочь Грета отведёт вас на сеновал.
— Правда, завтра вечером придут солдаты, приятели нашей Эльзы, — сказала Грета. — Ей исполнилось шестнадцать, и теперь она год должна жить и работать по хозяйству в другой семье. По случаю проводов Эльзы и будет маленькая вечеринка.
…Проснувшись, долго не понимали, где находятся. Голова приятно кружилась. А тут ещё Грета принесла горячий кофе и хлеб, намазанный маргарином…