Ответ был не самым элегантным, но принес мне невероятное удовлетворение.
В тот вечер я готова была разрыдаться.
Я старалась не зацикливаться на жалости к себе, но некоторые дни выдаются тяжелее других.
Мой сын очень хотел новую игру «Ассассин Крид», но я не могла нам этого позволить. Хуже всего было то, что он даже не попросил ее у меня.
Я узнала об этом от матери, когда разговаривала с ней по телефону, возвращаясь домой с работы, рывками передвигаясь на своей Honda Odyssey, словно эта машина была пьяной девушкой из женского общества, только что ушедшей с шумной вечеринки.
Очевидно, Мишка предложил подстричь маме газон за наличные, чтобы купить себе игру.
«Я бы купила ее не задумываясь, милая, но эти игры очень жестокие, и я не уверена, что ему стоит в них играть».
Бесполезно было объяснять ей, что это сизифов труд – заставить Мишку не играть в видеоигры. Он и его друзья постоянно проводят так время. Это норма.
В то же время я чувствовала себя удручающе плохой матерью. Настоящей неудачницей. Я даже не могла купить сыну видеоигру.
Может быть, Габриэлла была права.
Может, мне нужно было заткнуться, сказать, что ее бургер органический, и терпеть иногда оскорбления за хорошие, весомые чаевые.
Я толкнула дверь в обветшалый одноэтажный дом. Внешняя отделка была бледно-голубой. Мы с Мишкой сами все покрасили, чтобы сбить часть арендной платы, которую запросил хозяин. Внутреннее убранство в основном состояло из мебели, доставшейся от друзей и родственников.
Но все было нашим, и мы гордились этим.
Я скинула каблуки у двери и бросила куртку и сумочку на комод, чувствуя себя измотанной и замученной.
Замученной тем, что не могу позволить себе вещи, которые хочет мой сын.
Прыщавыми, грубыми подростками, которые щипали меня за задницу на работе.
Габриэллой, с ее стройными ногами и легкой жизнью с дорогими контрактами.
И доктором Крузом Костелло, который, казалось, был одержим ненавистью ко мне.
Мне действительно нужно было уехать из этого города, и я собиралась сделать это, как только Мишка закончит школу.
– Мишка? Ты здесь? – позвала его я.
На кухне раздался звон кастрюль и посуды, который становился все громче по мере того, как я пробиралась через темную маленькую гостиную.
– Мам? Я приготовил пасту. Извини, меня завалили домашкой, и я забыл достать курицу из морозильника.
Я вошла на кухню и крепко обняла сына. Отступив на шаг, я оглядела его лицо, прежде чем погладить бархатистые мочки ушей и поцеловать в лоб, чего он не любил, но, тем не менее, позволял мне делать.
В свои тринадцать лет Мишка уже был на голову выше меня. Неудивительно, ведь он пошел в своего отца, который в школе был тайт-эндом[10], ростом шесть фунтов три дюйма[11].
Наверное, это должно было меня расстраивать.
Мишка, можно сказать, взял мою матку напрокат, а в итоге вырос вылитым Робертом Гассманом. Те же растрепанные каштановые волосы, лукавые изумрудные глаза с золотыми прожилками, глубокие ямочки, которые проступали даже при разговоре, и слегка крючковатый нос.
Да, должно было расстраивать, но это не так.
Мишка рос настолько самодостаточным человеком, что Роб казался лишь бледной копией, словно старое письмо, написанное карандашом, слова в котором выцвели от времени и стали почти неразличимы.
– Паста – это прекрасно.
Я поднялась на носочки, чтобы поцеловать Мишку в щеку. При всей своей привлекательности, он, как и другие мальчики его возраста, пах носками, гормонами и фермерскими козами.
Я отстранилась, заметив, что он уже накрыл на стол и поставил тарелки.
– Как дела в школе?
Мы сидели за столом, ковыряя пасту «аль денте» (читайте: совершенно сырую), залитую подозрительным соусом из супермаркета.
– Довольно неплохо. В смысле, мистер Шепард все еще донимает меня по поводу вступления в футбольную команду, что неприятно, но в остальном неплохо.
– Не позволяй ему заставлять тебя что-либо делать. Ты не Роб. Ты не обязан играть в футбол.
– Не бойся, я не свихнусь на спорте. Он отнимает слишком много сил, а в будущем никак не пригодится.
– Что-нибудь еще происходит в твоей жизни?
Мишка сморщил нос, отчего сразу проступили ямочки.
– Не особо.
Что-то внутри меня смягчилось, превратившись в почти тупую боль.
Он не хотел рассказывать мне о видеоигре. Не хотел волновать меня по этому поводу.
– Как прошел день на работе?
Он подцепил вилкой красную пасту и запихнул в рот.
Ну, сынок, было хуже, чем у Авраама в тот день, когда Бог внезапно сказал ему сделать себе обрезание в возрасте девяноста девяти лет.