— Ах, проклятые! — вырвалось у Аркадия Ивановича, когда он встал, потирая ушибленное колено и стараясь слегка обчиститься. Прихрамывая, он поплелся домой. У дверей ярко освещенных кинематографов толпился народ; доносилась музыка. Изредка, со стороны вокзала слышались одинокие выстрелы.
Поднявшись ощупью по неосвещенной лестнице, Аркадий Иванович, открыв ощупью же дверь, вошел в свою квартиру. Жена укладывала детей спать. Аркадий Иванович передал ей все новости и пошел предупреждать об обыске своих квартирохозяев, бывших купцов, теперь ограбленных дочиста и нуждающихся армян. Они уже слышали о готовящемся ночном развлечении, но при этом внесли поправку в это известие. Будет не обыск, а облава на бездокументных и дезертиров.
— Во всяком случае, не мешает приготовиться и на случай обыска, — заметил Аркадий Иванович и пошел в свою комнату.
Комната тускло освещалась самодельной лампочкой-ночником, для которого приспособлена была какая-то старая бутылка. Ночник давал больше копоти, чем света. Дети уже лежали в постели. Лидия Васильевна штопала чулки.
— Надо будет припрятать наши сокровища, — улыбаясь, заметил Бунин. Жена вынула из комода одну царскую пятисотку и две золотые монеты — все это сокровище сберегалось про черный день. Пятисотку, с принесенными Буниным от Бажанова расписками, спрятали в комнатную метелку. Золото опустили в кофейник. Потом стали пить чай с черным хлебом. Беседа вертелась вокруг слухов о восстании, о невозможности в связи с этим отъезда в Москву, и во всю ширь становился поэтому вопрос о том, что делать дальше.
— Мама принесла сегодня, когда ходила за продуктами, два хлеба с твоих двух служб. Один она "загнала" и получила на базаре девять тысяч. Четверку табаку тоже продала за 2 тысячи. Ты получил от Бажанова 5 тысяч. Это все составит 17 тысяч. Вот на три дня и есть пропитание, а потом придется сесть на крупу, которая у нас немного сохранилась. Кстати, маме сегодня сказали в распределителе, что подсолнечного масла больше давать не будут. Значит, мы окончательно остаемся без жиров. Разве это не трагизм?
— Сколько тебе стоил последний месяц?
— Да уже около 200 тысяч рублей. Кроме того, ты знаешь, что цены непрерывно растут.
Бунин глубоко задумывается. Кажется, он не дурак, работает вовсю, слегка даже спекулирует, и все-таки ничего не выходит. Действительно, остается, как говорит Бажанов, "jе рrеnds mоn biеn, оù jе lе trоuvе"[113] — брать взятки, мошенничать. Но как это сделать? Ведь и для этого нужно умение.
— Ну, старушка, будем еще держаться, — говорит он вслух жене, — придется пустить из последних резервов пятисотку. Другого исхода нет, и при всем том, это еще не покроет всех расходов. Кроме того, я не могу сшить себе сапог, придется, по-видимому, ходить босиком.
Супруги долго беседуют на эту тему, измышляя способы, на чем бы сэкономить, что бы еще продать. В это время неожиданно зажигается электричество.
— Ну вот и сигнал, — говорит Лидия Васильевна. — Предупреждают нас, чтобы мы приготовились. Пора разыгрывать комедию сна.
Полураздевшись, супруги ложатся, ожидая прихода ночных гостей. Те долго заставляют себя ждать. Бьет двенадцать, час, два. Не спится, и тяжелые назойливые мысли о завтрашнем дне, о хлебе насущном, лезут в голову, застилая все другие мысли, переводя в тяжелое и тревожное забытье.
Резкий стук в дверь разбудил начинавших дремать от усталости супругов. "Начинается!" — подумали они. Хозяин тоже предупреждает их, что в доме начались обыски. Только что постучались и вошли к соседям. Пять минут волнения и томительного ожидания и — вдруг опять, еще гораздо более тяжелый стук к ним в дверь, точно будто ее собираются выломать. С замирающим сердцем подходит Аркадий Иванович к дверям коридора, в котором уже слышен шум входящих в квартиру солдат. Слышатся громкие голоса, стук прикладов.
— Приготовьте ваши документы! — раздается оглушительно-крикливый бас у двери комнаты, занимаемой Буниным.
Дверь растворяется, и три красноармейца, из коих один со звездой и разными нашивками на левом рукаве, изобличающими в нем начальника, входят в комнату. У двери становятся два часовых, третий — у двери на лестницу. Пока длится процедура проверки старшим вороха удостоверений, предъявленных Буниным, два других обшаривают комнату. Проснувшиеся от шума дети ревут. Случайно оказывается приличный состав солдат. Вещей не трогают, ограничиваясь лишь опросами. Но, однако, почему-то завернутая для предохранения от копоти в тряпку картина приковывает их внимание. Ее заставляют снять, развернуть и внимательно осматривают со всех сторон. Проверка документов заканчивается, и "твердая власть" удаляется, обходя другие комнаты квартиры. Все сходит благополучно; но зато отряд захватывает с собой бедного голодающего художника, живущего в маленькой последней комнате. Его заставляют одеться и уводят, как заявляет начальник — "насчет выяснения его индивидуальности". Все притихшие было обыватели квартиры выскакивают в самых фантастических костюмах и собираются на нейтральной почве — в комнате квартирохозяина. Идет горячий обмен мнениями о пережитых минутах. Через полчаса расходятся по комнатам и укладываются спать окончательно. Однако пережитые волнения, расшатывающие нервную систему, не дают сразу заснуть. Советский день закончен!
113
Je prends mon bien où je le trouve (фр) — хорошее не грех и позаимствовать, хорошей мыслью не грех воспользоваться (слова Мольера, сказанные им в ответ на упрек в заимствовании сюжетов, ситуаций и т.д.).