Как и в сказках, сводная сестра мамы оказалась злой, и мама выросла рядом со змеей, которая с каждым годом становилась все ядовитее и ядовитее. Ева была рыжей, некрасивой и толстой девочкой, и, хотя от нее ничего не требовали, у нее и мало что получалось. Ее посадили на цирковую лошадь, она упала с нее и больше никогда уже не садилась в седло, она была немузыкальна и спрягала французские глаголы так, что от них ничего не оставалось. Ева была папенькиной дочкой, она любила сидеть у него на коленях, ее всегда и за все хвалили, но и это не помогало. Мама покупала ей красивые платья, придумывала ей прически и брала ее с собой на вечеринки, когда та подросла. Еву никто не приглашал танцевать, а на день рождения к ней пришли одни зануды. Чтобы как-то всех встряхнуть, мама сварила пунш и разлила гостям, и всем полегчало, гости смеялись, танцевали, вели себя буйно и бегали по всему дому. Ева поцеловалась с мальчиком — и тут вечеринка закончилась. Один из гостей упал и потерял сознание, его пришлось отправить в больницу, оказалось, что у него порок сердца. Когда мама готовила пунш, она добавила туда амфетамин, заставив Еву поклясться и побожиться, что та никому об этом не расскажет, но тут-то змея и ужалила.
Маму отправили в ссылку, определив ее в лучшую школу-интернат для девочек — Райнхардсвальдшуле под Касселем. Школа находилась на высоком холме, откуда открывался вид на весь город, и вокруг главного корпуса, посреди парка за высокой стеной, располагались жилые корпуса. Ворота были закрыты на замок. Именно сюда отправляли принцесс, герцогинь и дочерей крупных бизнесменов, чтобы они не путались под ногами. Ее соученицы носили фамилии Сайн-Виттгенштейн, Тюсен, Турн и Таксис. Ректору доставляло особое удовольствие произносить имя моей матери во время утренней переклички, когда она доходила до нее по списку: Хильдегард Лидия… Фоль. Мама по-прежнему носила имя своего отца — Папа Шнайдер так и не удочерил ее, — и это было так же неприятно, как быть незаконнорожденным ребенком. Мама бегала, скакала верхом, прыгала и выигрывала в теннис, играла на пианино и развлекала всех, когда выдавался свободный вечер, это была своего рода компенсация за отсутствие знатной фамилии и титула.
Мир за дверями школы таил в себе опасности, им не разрешалось гулять по городу, а самым страшным были кинотеатры и кафе, не говоря уже о «Танцевальном кафе», где звучала музыка и устраивались танцы, но опаснее всего были мужчины. Мужчины были существами с другой планеты. По субботам раз в две недели девушек возили на автобусе с занавешенными окнами в кондитерскую, которую по этому случаю вообще закрывали для других посетителей. Девушки ели пирожные, пили чай и вели светские беседы, а учительницы, похожие на черных птиц, наблюдали за ними. Музыку в кондитерской включать не разрешалось.
Из школы-интерната мама освободилась в 1939 году и сразу же отправилась в Берлин, чтобы поступить в университет — изучать политические науки и американскую историю. Там она и встретила Хорста Хайльмана и влюбилась в него. Ему было девятнадцать, как и ей, и он называл ее Хильдхен, а она называла его Хорстхен. Мама бросилась в его объятья и открыла ему свое сердце. Они обручились, когда началась война, и Хорст поступил на службу в вермахт, в шифровальный отдел. Мама служила кондуктором трамвая — Studiendienst[20], и ее — молодую и светловолосую — фотографировали в форме для пропагандистских изданий: «Deutsche Mädel stehen überall ihren Mann. Front und Heimat Hand in Hand!»[21]. Она позировала в форме кондуктора для журнала «Зильбершпигель» и изображала гимнастку, сильную и радостную, для журнала «Райхспортблат». Ее фотографию в купальнике в журналах СС развешивали по стенам на всех фронтах, мама завоевала Бельгию, Голландию, Францию и Тунис. Они смеялись над всем этим, Хорст и мама, они доставали все эти журналы и читали их вместе с друзьями Хорста — Кукхофом, который работал в театре, и Харро Шульце-Бойзеном, он работал в университете, был специалистом по международным отношениям, он прикидывался нацистом, хотя в душе был ярым антифашистом. Его жену звали Либертас, она работала в компании «Мэтро-Голдвин-Майер», и они смотрели американские фильмы, в том числе «Унесенные ветром», и слушали радиостанции союзников. По ночам они распространяли листовки и развешивали плакаты «Das Nazi-Paradies. Krieg, Hunger, Lüge, Gestapo. Wie lange noch?»[22] — а Харро носил с собой оружие. Они надеялись на США и Советский Союз и молили Бога, чтобы все это поскорее закончилось, и оно закончилось.