– Я всегда потасканный, Конни, милая, – отозвался он. – Разве ты не замечала?
– Но в последнее время особенно, – сказала она.
Он отпил из своей банки. Когда оторвал ее от губ, там уже не осталось и половины.
– Хорошее, да? – спросила она, отпивая свое.
– Мой отец, – сказал он, – думал, что пиво и задний двор, где можно его выпить, две из трех лучших вещей, на которые только может надеяться мужчина.
– А что третье? – спросила она.
– Чтобы этот задний двор был в Техасе.
– Ты делаешь меня счастливой, старичок. После всех этих лет все еще делаешь меня счастливой.
– И я этому рад, – сказал он.
– Мой отец хотел, чтобы я вышла за хозяина ранчо, как ты знаешь.
– Знаю.
– За богатого гринго. Terrateniente[14].
– А ты не хотела? – улыбнулся Ридер. Он указал рукой с банкой пива на небольшую лужайку за их похожим на ранчо домом, на дуб в дальнем углу. – Все это было бы твоим, сеньорита. Eres una mujer rica y hermosa. ¿Qué más se puede desear?[15]
– Nada[16]. – Она улыбнулась.
Он почувствовал, как у него полегчало на душе, пусть и немного.
– Nada más del mundo[17], – сказала она.
Он дождался, пока ее улыбка сойдет с губ и она почти допьет свое пиво, а потом сказал:
– Нас кое к чему подвязали. Кое-чему… – он замешкал, – что меня печалит, – проговорил он наконец. Прислушался к молчанию жены и пожалел, что выбрал именно это слово – «печалит». Лучше бы вообще ничего не говорил, лучше бы молчал, и тогда ему не пришлось бы рассказывать что-либо еще.
– Там девушка, – вздохнул он. – Вернее, три девушки. Третью мы нашли позавчера.
– Они мертвы? – спросила она.
– Как Цезарь.
– Сколько им?
– Под тридцать, – сказал он. – Я все думаю…
Он снова отпил – наконец его банка опустела.
– Еще одну? – спросил он.
Она пристально на него посмотрела, будто искала взглядом остатки силы воли, которые в нем еще сохранились. «Что-то слишком тихо», – подумал он. Спустя мгновение она встала и сходила за пивом.
– Спасибо.
Он смотрел ей вслед, думая о том, какими они еще были детьми, когда поженились. Ему было восемнадцать, ей – семнадцать. Она метиска, он белый техасский парень. Их роман, как всегда считал Ридер, соответствовал романтике самого этого края: широкие просторы и далекие горизонты, молодые сердца, большие и зеленые, как бесконечные луга на востоке, и жизнь в этом краю протекала совершенно непредсказуемым образом, будто ее обдавало дыхание великанов, которые придавали ей форму и меняли ее ход.
Ридер вырос в Кантоне. Его отец был человеком спокойным, работал плотником и бо́льшую часть жизни Ридера казался старым и уставшим. Мать его умерла вскоре после его рождения, и Ридера воспитывал мягкий и терпеливый отец. Они жили на небольшой ферме у шоссе, на земле, унаследованной от какого-то дядюшки или тетушки, умершей задолго до рождения Ридера. Его отец пытался обучить его своему ремеслу, это была долгая и обескураживающая битва.
«Углы тебе никак не дадутся», – заключил наконец его отец и дал Ридеру другую работу – красить, наносить трафареты на мебель и игрушки. Потом они вместе продавали свои изделия на местной ярмарке.
Здесь-то Ридер впервые увидел ее в тени брезентовой палатки ее отца: светлокожая, наполовину мексиканка, в голубом платье, рассматривала сломанные на солнце карманные часы в лотке старьевщика через дорогу. Он проследил за ней, пока его отец торговался с мужчиной из-за цены на скамеечку для ног. Она улыбнулась, прежде чем тронуться с места, сложив часы, и эта ее улыбка показалась ему воронкой в воде, которая затягивала его, беспомощного, через пыльные лотки, через закуток, где бородатые мужчины продавали со своих пикапов ржавое фермерское оборудование и глиняную посуду. Ее длинные загорелые ноги были все в солнечных пятнышках под кедровыми деревьями. Она пересекла шоссе и исчезла среди пыльных палаток и клеток с животными на продажу – утками, кроликами, овцами, собаками и лошадьми, среди горячего воздуха, наполненного неприятными запахами зверей и навоза.
На следующий месяц они с отцом вернулись, поставили свои столы и разложили эскадрилью своих садовых вертушек – в виде пересмешников, ящериц, кукушек, шмелей. Ридер сидел на деревянном складном стуле с кисточкой и банкой белой эмалевой краски. Он рисовал глаза пчеле, когда вдруг поднял взгляд и увидел ее: она стояла за тем же столом, где он впервые заметил ее месяц назад.
Она держала голубое мороженое в бумажном рожке и смотрела на него, улыбаясь.