– Ему тоже понравились, – сказала она, собирая в мешок еще три бумажных тарелки. – Это хороший подарок.
Еще один взрыв – резкий, как оружейный выстрел.
Затем раздался раскат смеха и гнусавый голос Альфреда:
– Смотрите! Смотрите, что Малкольм сделал!
Братья стояли на краю стоянки, рядом с канавой, тянувшейся вдоль шоссе. Альфред скакал и носился кругами. Малкольм не двигался, молча уставившись на что-то в бурой траве.
Сэнди сидел на шезлонге и переводил взгляд с Альфреда на маму, потом туда, над чем склонился, уперев руки в бока, Малкольм.
«О нет», – пронеслось в голове у Аннабель.
– В чем дело? – спросил Калхун.
Сэнди резко вскочил раньше всех.
Диего отставил гитару в сторону и помог встать Росендо.
Все выстроились в ряд и увидели в свете бенгальского огня Альфреда, что Малкольм убил коробчатую черепаху, вставив бутылку-ракету запалом наружу ей в панцирь. Он просунул фейерверк в мягкую щель между головой и плечом и поджег запал. Взрыв вывернул черепашью шею и голову наружу, как рукав пальто. Лапы еще пытались шевелиться, ощущение полета до сих пор воздействовало на нервы в последнем проблеске сознания, стремящегося лишь достичь травы или поверхности асфальта за ней. На лапах виднелись яркие пятна желтого пигмента.
Аннабель прикрыла рукой рот.
– Черт, – выругался Калхун.
Сэнди наклонился и коснулся панциря. Ничего не говоря. Не издавая ни звука. Просто сел перед черепахой и провел пальцами по грубой, бугристой поверхности.
Диего обнял жену.
Калхун сжал кулаки.
– Отдайте это мне, – приказала Аннабель.
Малкольм, завороженный содеянным, казалось, ее не слышал.
Аннабель схватила его запястье и сжала. Мальчик закричал и выронил последнюю бутылку-ракету. Она вырвала фейерверк, с сердитым видом направилась к бассейну и, безо всяких колебаний, швырнула бутылку в воду. Фейерверк всплыл среди шариков. Она смотрела на бассейн, пока не стемнело настолько, что поверхность было уже не разглядеть. Тогда она почувствовала руку Калхуна у себя на плече. Затем отстранилась от него и продолжила убирать посуду и оберточную бумагу, запихивая все в черные целлофановые мешки, чтобы выбросить их на помойку возле офиса.
После того как все ушли и гирлянда была выключена, Аннабель вышла из дома и обнаружила Калхуна в кафе, где тот стоял, склонившись над внутренностями «Селект-О-Матика». Он снял механизм каретки и положил его на стол. Автомат стоял перед ним голый, как пациент под наркозом, светясь изнутри мягким голубым светом. Калхун зажал в зубах ручной фонарик, сдвигая туда-сюда между контактами кусок газетной бумаги. Аннабель включила свет на кухне и приготовила кофе. Затем вынесла две чашки и поставила на стол перед Калхуном, сама устроившись спиной к стене. Они сидели в косых лучах света, что аккуратно обрамляли автомат. Калхун продолжал заниматься машиной, пока они разговаривали.
– Малой спит? – спросил он.
– Сразу уснул, – ответила Аннабель. Она разглядывала тени гаража с силуэтами перевернутых стульев на столах.
– Ты вымоталась, – сказал он.
– Просто устала, – сказала она. – Это большая разница.
– Как между проливным дождем и моросящим, – сказал он.
– Как в ночь нашего знакомства, – сказала Аннабель.
– Уж меня промочило, – поправил он.
Она улыбнулась. И вспомнила кое-что еще: как сидела в кабине его пикапа на стоянке «Сагуэро Армс» в Тайсоне, через округ отсюда, с ребенком в животе. В лобовое стекло можно было разглядеть розовую штукатурку «Сагуэро», голубой неон и старого команча, который сидел в металлическом кресле-качалке. Индеец был в чино[26], сандалиях и поношенной, в серых пятнах майке и курил сигару.
– Он думает, это его ребенок? – спросил тогда Калхун.
– Да, – сказала она. – Думает. – А сама подумала: «Я проклята. Обречена наблюдать за тем, как мужчины разбивают лагерь в долине моего сердца. Как ставят палатки, а потом строят дома…»
– Я бы ему сказал, знаешь, – заметил Калхун. – Он же заходит в бар, четыре раза в неделю. Я бы сам ему сказал…
– Я тогда с тобой никогда больше не заговорю.
Она вспомнила, что уже грозилась ему этим. Но говорила ли она это всерьез?
– Не надо было мне приносить эти фейерверки, – признал он теперь. – Мальчишки просто дурака валяли, и эта глупая жестокость…
– Билли, – сказала она.
Он посмотрел на нее, потом снова отвернулся к автомату.
– Билли, – повторила она.
Он перестал возиться.
– Ты был дождем, – сказала она.
Калхун посмотрел на нее в полумраке кафе, но ничего не ответил. Только слабо улыбнулся, той самой грустной улыбкой, в которую она влюбилась все эти годы назад, хотя и никогда не думала об этом до нынешнего момента. Он вернулся к «Селект-О-Матику».