Выбрать главу

Но он обязан был доставить Миронега в его дом, передать его на попечение Олюшке и тем исполнить просьбу Глеба.

Когда Олюшка выскочила из дома, чтоб встретить родных, и узнала, что брат ее Глебушко не вернулся с поля битвы, она бросилась к отцу и тут же, закрыв лицо руками, заплакала тоненьким детским голоском. От этого плача беспомощная мучительная боль охватила сердце Жданка: и жалость к осиротевшей Олюшке и усилившийся страх за Глеба.

Что с ним случилось? Неужели погиб его дружок! Нет, быть того не должно, быть того не может! — утешал сам себя Ждан. Он рвался на торговую площадь, где шло вече. Туда должны были прибыть бежавшие с Альты воины. Там, верил он, находится Онцифор.

Когда Ждан прибежал на торговище, он не узнал знакомого места. Неужели это та самая площадь, на которой по пятницам стоят лари и прилавки, где между рядами ларей толпятся люди, снуют разносчики с лотками и жбанами на плечах, где бойкие мальчишки шныряют в толпе и навязывают покупателям разную мелочь?

Нет, ничто сейчас на площади не напоминает мирного торговища. Теперь все здесь необычно. Горят смоляные факелы. Ветер раздувает их темно-желтое пламя. Смола потрескивает, роняя на землю жирные огненные капли. Люди вокруг шумят, волнуются. В общем гуле Жданко не может разобрать, чего хочет толпа. Дрожащее пламя факелов освещает внезапно возникающие перед глазами Ждана то обросшее волосами лицо какого-то старика, то мускулистую руку, потрясающую рогатиной, то горящие воодушевлением юные глаза.

Жданко знал, чувствовал, что Онцифор должен быть здесь, в этой толпе, он искал его, но не мог найти среди множества чужих, незнакомых лиц. Вдруг чьи-то руки обхватывают его. Ждан оборачивается, видит — родимый батюшка, Петрило, перед ним.

У Ждана дух перехватило, он даже слов не умеет найти, чтобы выразить свою радость. Батя здоров, сильнехонек. Вот счастье-то!

Тут Ждан заметил, что толпа, среди которой он только что стоял, отхлынула от него, устремилась куда-то в сторону. Люди тащили факелы; они с факелами в руках окружили возвышение, откуда обычно в торговые дни раздавались слова бирюча, читавшего указы князя.

Теперь здесь стоял Онцифор.

Сердце Ждана радостно забилось, когда он увидел своего учителя. Это был не тот веселый, насмешливый и добродушный мастер, которого он так хорошо знал; теперь это был совсем другой человек. Таким, каким Ждан узнал его в битве на Альте, а сейчас на вече, он казался Ждану еще роднее. Глаза его метали молнии, а голос, подобно грому, разносился по всей торговой площади.

— Братья! — гремел Онцифор. — Идите на гору, зовите тысяцкого, тащите на вече Коснячка, бегите за ним. Пусть держит ответ перед вечем, пусть расскажет всему народу, как он сражался за нашу русскую землю. Пусть расскажет всем нам, которые бросили дома свои и пашни, жен и детей, пусть покается, злодей и убийца, как он защищал русскую землю и русских людей.

Онцифор.

— А кого он убил, что ты называешь его убийцей? — прерывая речь Онцифора, закричал чей-то дерзкий голос.

— «А кого убил?» — вопрошаешь ты. Он убил доблестных русских воинов! Не для того поставил его князь начальствовать над войском, чтоб он скрылся с поля битвы при первом звуке стрелы из половецкого стана. Он не уследил за бродом, не поставил сторожей, он допустил, чтобы враги зашли в наш тыл и перебили чуть не половину всего русского войска. Братья! Зовите его на суд народа, тащите силой; если не идет добром, гоните палками!

Кто-то из толпы сказал, что давно уже отправились посланцы за Коснячком.

— Что же медлит наш тысяцкий! Убегать с поля битвы — на это он скор, а как ответ держать — так медлит!

— Не худо бы и князя нашего, Изяслава, киевского, позвать на вече!

Это выкрикнул стоявший у помоста знакомец Ждана — мастер по бронзе. Он говорил далее: — Не худо бы спросить нашего великого князя, знал ли он, кому доверил начальствование над войском, знал ли он, какой трус его Коснячок. Не худо бы спросить у Изяслава, куда он сам так быстро ускакал, оставив войско без начальника. В Киев примчался отдыхать на пуховиках от трудов воинских!

— А ты откуда знаешь, что не ранен сейчас, может быть, на смертном одре лежит наш князь? А ты хулу на невинного возводишь!

Никто не обратил внимания на эти слова, а мастер по бронзе, старый Жданкин знакомец, стоял уже на возвышении вместо Онцифора:

— Не худо бы спросить Изяслава, за что он запрятал князя Всеслава полоцкого, обманом захватил его и, ровно лиходея какого, с двумя малыми сынами, держит в порубе[23]. А будь нашим князем на месте Изяслава Всеслав, не бросил бы он войска своего, не случилось бы на Альте того, что допустили князь и Коснячок.

вернуться

23

Поруб — тюрьма.