В скандале убийством пахнет.И в нашу и в их винуВдруг кто-то из них как ахнет! —И сразу убил старшину.На нашей быдластой сходкеМы делу условили ширь.Судили. Забили в колодкиИ десять услали в Сибирь.С тех пор и у нас неуряды.Скатилась со счастья вожжа.Почти что три года крядуУ нас то падеж, то пожар».
* * *
Такие печальные вестиВозница мне пел весь путь.Я в радовские предместьяЕхал тогда отдохнуть.
Война мне всю душу изъела.За чей-то чужой интересСтрелял я в мне близкое телоИ грудью на брата лез.Я понял, что я – игрушка,В тылу же купцы да знать,И, твердо простившись с пушками,Решил лишь в стихах воевать.Я бросил мою винтовку,Купил себе «липу»[1], и вотС такою-то подготовкойЯ встретил 17-ый год.
Свобода взметнулась неистово.И в розово-смрадном огнеТогда над страною калифствовалКеренский на белом коне.Война «до конца», «до победы».И ту же сермяжную ратьПрохвосты и дармоедыСгоняли на фронт умирать.Но все же не взял я шпагу…Под грохот и рев мортирДругую явил я отвагу —Был первый в стране дезертир.
* * *
Дорога довольно хорошая,Приятная хладная звень.Луна золотою порошеюОсыпала даль деревень.«Ну, вот оно, наше Радово, —Промолвил возница, —Здесь!Недаром я лошади вкладывалЗа норов ее и спесь.Позволь, гражданин, на чаишко.Вам к мельнику надо?Так вон!..Я требую с вас без излишкаЗа дальний такой прогон».
. . . . . . . . . . . . . .Даю сороковку.«Мало!»Даю еще двадцать.«Нет!»Такой отвратительный малый.А малому тридцать лет.«Да что ж ты?Имеешь ли душу?За что ты с меня гребешь?»И мне отвечает туша:«Сегодня плохая рожь.Давайте еще незвонкихДесяток иль штучек шесть —Я выпью в шинке самогонкиЗа ваше здоровье и честь…»
* * *
И вот я на мельнице…ЕльникОсыпан свечьми светляков.От радости старый мельникНе может сказать двух слов:«Голубчик! Да ты ли?Сергуха!Озяб, чай? Поди, продрог?Да ставь ты скорее, старуха,На стол самовар и пирог!»
В апреле прозябнуть трудно,Особенно так в конце.Был вечер задумчиво чудный,Как дружья улыбка в лице.Объятья мельника круты,От них заревет и медведь,Но все же в плохие минутыПриятно друзей иметь.
«Откуда? Надолго ли?» —«На год». —«Ну, значит, дружище, гуляй!Сим летом грибов и ягод
У нас хоть в Москву отбавляй.И дичи здесь, братец, до черта,Сама так под порох и прет.Подумай ведь только…ЧетвертыйТебя не видали мы год…». . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . .
Беседа окончена…ЧинноМы выпили весь самовар.По-старому с шубой овчиннойИду я на свой сеновал.Иду я разросшимся садом,Лицо задевает сирень.Так мил моим вспыхнувшим взглядамСостарившийся плетень.Когда-то у той вон калиткиМне было шестнадцать лет,И девушка в белой накидкеСказала мне ласково: «Нет!»Далекие, милые были.Тот образ во мне не угас…Мы все в эти годы любили,Но мало любили нас.
2
«Ну что же! Вставай, Сергуша!Еще и заря не текла,Старуха за милую душуОладьев тебе напекла.Я сам-то сейчас уедуК помещице Снегиной…ЕйВчера настрелял я к обедуПрекраснейших дупелей».
Привет тебе, жизни денница!Встаю, одеваюсь, иду.Дымком отдает росяницаНа яблонях белых в саду.
Я думаю:Как прекраснаЗемляИ на ней человек.И сколько с войной несчастныхУродов теперь и калек!И сколько зарыто в ямах!И сколько зароют еще!И чувствую в скулах упрямыхЖестокую судоргу щек.
Нет, нет!Не пойду навеки!За то, что какая-то мразьБросает солдату-калекеПятак или гривенник в грязь.
«Ну, доброе утро, старуха!Ты что-то немного сдала…»И слышу сквозь кашель глухо:«Дела одолели, дела.У нас здесь теперь неспокойно.Испариной все зацвело.Сплошные мужицкие войны —Дерутся селом на село.Сама я своими ушамиСлыхала от прихожан:То радовцев бьют криушане,То радовцы бьют криушан.А все это, значит, безвластье.Прогнали царя…Так вот…Посыпались все напастиНа наш неразумный народ.Открыли зачем-то остроги,Злодеев пустили лихих.Теперь на большой дорогеПокою не знай от них.Вот тоже, допустим… с Криуши…Их нужно б в тюрьму за тюрьмой,Они ж, воровские души,Вернулись опять домой.У них там есть Прон Оглоблин,