Несколько комьев снега, проскользнув сквозь решетку моста, с шумом слетели в речку и медленно растаяли в зеленоватых водоворотах быстрины. Берега здесь сильно стиснули речку. Мост был высоко над водой, и с него виднелись верхушки прибрежных зарослей ольхи и ясеня. Отсюда, с моста, открывался далекий вид на окрестный пейзаж. Заросли камыша то тут, то там выдавали изгибы русла реки. В конце широкой, ровной заснеженной долины, при свете дня отливавшей голубым, начинался лес. Он высился черной стеной за кромкой по-зимнему голых лиственниц. Острые верхушки елей напоминали зубья пилы.
— Слышите?.. — спросил вдруг Кашек.
Все прислушались. В небе гудел самолет. Марийн так напряженно глядел вверх, словно рассчитывал что-то увидеть сквозь плотные облака.
— Рейс Стокгольм — София… Отлет в шесть тридцать? — осведомился он у Кашека.
— В шесть тридцать четыре, — поправил Кашек и усмехнулся. В его усмешке сквозила и гордость и тайная грусть. — Ему давно уже пора бы сесть в Шенефельде[1], а у нас сейчас…
— Да, трудно сегодня пилоту там, наверху.
Круглое лицо Росси еще больше расплылось от умиления. Ребятам было известно, почему Кашек столько знал о самолетах, почему у него дома, над секретером, висит плакат «Интерфлюга»[2] с расписанием полетов. Отец Кашека часто улетал за границу. Иногда месяца на три. Сейчас его предприятие строило плотину в Родопах[3]. Кашек знал, сколько времени длится полет реактивного самолета, прежде чем он приземлится на аэродроме к юго-востоку от болгарской столицы. Мысленно он не раз летал туда вместе с отцом. В свой последний приезд отец подарил ему рабочую куртку-штормовку. И с тех пор Кашек носил ее как полноправный член отцовской бригады. Для порядка он даже оставил в кармане индивидуальный перевязочный пакет, полагающийся рабочему.
— В Родопах, пожалуй, тоже все снегом завалило, — сказал Марийн.
— Они работают там под огромными палатками, чтобы бетон не замерзал.
— Под палатками… — почтительно протянул Марийн.
Он не переставал поражаться, сколько всего знает Кашек. Тот без запинки мог сказать даже, какая разница во времени между отдельными городами: между Берлином и Софией, например, целый час.
Постояв на мосту, ребята хотели было тронуться дальше в путь, но тут выяснилось, что Йенс снова пропал. На шоссе за деревней — никого. Глянули вниз и обнаружили его под мостом, у крутой насыпи. Он прятал портфель в зарослях ежевики — значит, собрался продолжать погоню. Низкие белесые облака над лесом опять предвещали метель. Косуля должна быть на этой стороне, где-то слева, за первой излучиной.
— Вечно этот Йенс куда-то исчезает, — заметила Росси.
Кашек перегнулся через перила и крикнул:
— Йенс, вернись!
Тот лишь отмахнулся: отстань, мол.
— Если уж тебе так загорелось, поищем вместе, после обеда.
— Тогда все следы заметет…
— А в одиночку ты загремишь, — жестко бросил Кашек.
— Это еще бабушка надвое сказала!
Кашек в сердцах стукнул кулаком по перилам.
Йенс раздвинул кусты бузины, преграждавшие ему путь, и нырнул в чащу. Синий свитер скоро скрылся за деревьями.
— Вот дурень! — сказала Росси, обращаясь к Ликсе, и осуждающе покачала головой. — Придется нам всем догонять его…
— Да что я, спятила, что ли? По мне, пусть до самого Пампова топает…
Кашек растерянно молчал. В школе им, конечно, может здорово влететь. Пока что они опоздали на автобус, но по свежерасчищенному шоссе добрались бы, пожалуй, до Зофиенхофа к третьему уроку. И в этом случае все равно недосчитались бы одного ученика. Притом никто не знал бы, где его искать. И сами они ничего путного не сумели бы рассказать: только то, что Йенс, может, правда виноват во всей этой истории с капканом. Кашек чертыхнулся. Гадай — не гадай, заколдованный круг какой-то. Наконец он решился:
— Я пойду за Йенсом… А вы расскажете директору все, что знаете!
Сказал — как отрезал. Но когда он уже спустился до половины насыпи, Марийн вдруг расплакался. В длинной розовой куртке он стоял на самом краю насыпи и весь трясся от рыданий. Кашек остановился, недовольно спросил:
— Чего ревешь?
— Да-а-а, ты думаешь, я боюсь…
— Вовсе нет, просто как бы с тобой что-нибудь не случилось… И потом, ты уж очень легко одет. Брось, не реви.
— Я… я… пойду… совсем осторожно… правда!.. Все сделаю, как скажешь… — лепетал Марийн, всхлипывая и размазывая кулаками слезы. — Я ведь тоже… пропустил автобус… почему же вдруг…