— Не шевелите губами, все равно ничего не слышно, — говорит медсестра, вставляя мне в рот термометр. — Это последствия анестезии, которую вам дали: еще какое—то время вы не сможете говорить.
…Я рассматриваю Веру. Она совсем не следит за собой. Волосы у нее с сединой, и одета она кое—как. Но на ее лице — с кожей иссушенной и опаленной, как у всех людей, лица которых постоянно открыты солнцу и морским ветрам, — светятся те же глаза, изумительно чистые, глубокого, хотя и прозрачного, ярко—зеленого цвета, который меня привлек, когда я познакомился с ней в Валенсии. Она улыбается мне и берет мою правую руку в свои ладони. Я не понимаю, почему Мирта сказала про Баракоа. Она все такая же, какой я ее видел последний раз, — правда, более женственная, и, возможно, у нее больше округлились бедра…
Короткий сон, из которого я возвращаюсь, как мне кажется, тут же. Трое сидят у окна и разговаривают о Хосе Антонио.
— В любом великом событии должна прозвучать комическая нота, — говорит Гаспар. — И именно он взял эту ноту… Представляешь, восемнадцатого числа, когда была прочитана вторая военная сводка и стало известно все о вторжении, этот самый Хосе Антонио, считавший, что революцию свершил он один, решил послушать радио Майами. И вдруг — ой, мамочки! — он слышит, что высадка десанта и вправду прошла успешно, что угольщики Сьенага—де—Сапата и впрямь встретили «гусанос»[27] здравицами в честь «армии освободителей», что везде на своем победном пути «воины вторжения» были встречены народом у триумфальных арок, с цветами и леденцами, и что они действительно уже в сорока километрах от столицы, в то время как «небольшое сопротивление» в Сантьяго—де—Куба сломлено. Он прикинул, подрассчитал и сказал себе: «В сорока километрах? Тогда они в Каталина—де—Гуинес, завтракают в «Пуэсто дель Конго». Бросил две рубашки, две пары штанов и зубную щетку в чемоданчик и пошел просить убежища в посольстве Бразилии. — (Обе женщины смеются.) — Теперь он в дерьме — и для нас, и для них! Вот ведь умник! Лучшее, что он может теперь сделать, — это пойти работать диктором на РадиоМату—Гросу.[28] Я всегда говорил: хвастун, трепло, не больше. Только болтать горазд…
Теперь они говорили о Каликсто:
— Он пошел с добровольцами из отряда по борьбе с неграмотностью. Попросил, чтобы его отправили в Сьерру, которую он знает лучше. Похоже, к концу года все там научатся читать. Так что через несколько месяцев (следует округлый жест обеих рук, указательные пальцы нацелены в пол) все войдет в колею…
Рауль Гонсалес де Каскорро
Настоящая свобода
Самолет спикировал так низко, что казалось, он потерял управление и вот—вот врежется в землю. Перепуганная женщина что есть силы побежала вдоль шоссе, волоча за собой двоих девочек. Из кабины это хорошо видели — стальной хищник плотнее прижался к асфальтовой полосе и завис почти над головами несчастных…
Первой споткнулась старшая из девочек, но мать в панической растерянности продолжала тащить безжизненно обмякшее тельце, не ощущая, как свинец обжигает и ее. Бежала, пока не почувствовала, как что—то теплое, липкое заскользило по плечу, а левая рука повисла плетью. Еще несколько шагов — и женщина замертво упала посреди дороги. Младшая девочка, вскочив, попыталась поднять мать. Потом крепко обняла ее и зашлась в плаче, с ужасом глядя вверх, откуда прямо на нее падала страшная смертоносная птица…
Птица улетела. А чуть дальше в небе, словно по поверхности лужи во время дождя, плыли какие—то гигантские пузыри с черными точечками под ними. Девочка потрясла мать, чтобы та взглянула, сколько подарков шлет небо взамен куклы, сгоревшей вместе с их хижиной. Но мать молчала. По ее спине стекал на асфальт странный красный ручеек. Испугавшись, девочка бросилась к сестричке. Однако и та не захотела проснуться и посмотреть, как с неба падают и падают игрушки…