Вотъ романсъ, обращенный къ соловью.
Иногда весь романсъ вертится иа разнообразныхъ и, такъ сказать, фугическихъ повтореніяхь одного и того же слова или фразы, но такъ, чтобы въ общемъ все-таки выходилъ извѣстный смыслъ и являлось бы нѣчто цѣльное, законченное. Такъ, напримѣръ, пѣвецъ-дангарачи, тихо аккоманируя себе на ситарѣ [185]или на бубнѣ, обращается къ батче и поет:
Но батча не внемлетъ его мольбѣ и дѣлаетъ видъ, что надменно отъ него отворачивается. Пѣвецъ оскорбленъ такимъ презрительнымъ отношеніемъ къ его чувству и потому вдругъ съ азартомъ переходитъ въ высокій фальцетъ. На тоненькую нотку взвивается его гортанный, какъ бы сдавленный голосъ — и ужъ какихъ только трелей не выводитъ онъ на этой курьезной ноткѣ! — и 'поетъ съ укоромъ:
Послѣ этой строфы батча становится благосклоннѣе и медлительно поворачивается къ пѣвцу съ лукаво-кокетливою улыбкой, но тотъ уже вошелъ въ полный азартъ и продолжаетъ теперь все больше и больше его поддразнивать:
Батча становится еще благосклоннѣе и начинаетъ уже слегка заискивать въ пѣвцѣ, который между тѣмъ продолжаетъ поддразнивать и высчитывать, что и сколько желалъ ему дарить, но теперь ничего этого уже не надо. Такъ онъ высказываетъ, что думалъ было подарить ему всѣ сласти, всѣ лучшія лакомства міра, а теперь не надо; желалъ дарить коня въ бирюзовомъ уборѣ съ сердоликами и золотыми подвѣсками, желалъ дарить парчевый сарпай (почетный халатъ), унизанный жемчугомъ и самоцвѣтными камнями, желалъ отдать турсукъ, набитый золотыми тилями, и все это за одну лишь улыбку, а теперь не надо, «и ничего тебѣ больше не надо, и не думай, что надо — тебѣ не надо». По мѣрѣ высчитыванія этихъ подарковъ въ возрастающей прогрессіи ихъ значенія и цѣнности, батча становится все благосклоннѣе, все искательнѣе и наконецъ самъ уже проситъ пѣвца вмѣсто всѣхъ сокровищъ подарить ему въ свой чередъ одну улыбку — улыбку примиренія, послѣ которой ему «совсѣмъ ничего, ничего уже больше не надо».
Всласть накушавшись жирнаго палау, послѣ чего собственные пальцы, служившіе вмѣсто ложекъ, потребовалось облизать и обтереть о чембары, а затѣмъ принявшись за кумысъ и бузу или чай, смотря, что кому больше нравилось, наши амфитріоны потребовали продолженія плясокъ. Теперь батчи уже не заставили упрашивать себя и по первому призыву выступили на сцену. Такъ какъ «главная игра» — катта-уинъ, составляющая, такъ сказать, ядро, важнѣйшую и какъ бы офиціальную часть ихъ представленія, была уже кончена, то во второмъ отдѣленіи обычай допускаетъ болѣе варіантовъ игриваго характера и вообще болѣе фантазіи. Это все равно что легкій водевиль послѣ серьезной комедіи. Тутъ-то вотъ и развернулись наши угощатели.
Началось съ очень граціознаго легкаго танца, называемаго мориги, то есть мервскимъ. Танцовали его впятеромъ, для чего танцоры расположились въ такомъ порядкѣ, какъ очки на пятеркѣ домино. У каждаго изъ нихъ было въ рукахъ по двѣ палочки длиной около аршина, которыя они держали предъ собой за нижніе концы. Танцоры, ставъ лицомъ каждый къ своему vis-a-vis и кружась какъ въ вальсѣ, двигались по кругу на встрѣчу другъ дружкѣ, и въ то же время, если можно такъ выразиться, крестъ на крестъ выписывали восьмерки вкругъ средняго батчи, который кружился на одной точкѣ. Тутъ, кромѣ трудности самыхъ фигуръ, главное искусство состоитъ въ томъ, чтобы въ очередь скрещивать удары палочки о палочку у себя и съ противникомъ, да кромѣ того еще и со среднимъ батчей, а этотъ послѣдній долженъ отбивать поочередно удары всѣхъ четырехъ танцоровъ — но удары должны быть наносимы и отбиваемы не иначе, какъ въ тактъ, который съ теченіемъ пляски все учащается, что и было между прочимъ въ совершенствѣ продѣлано бустанскими батчами. Говорятъ, что по-настоящему танецъ мориги должно танцовать съ обнаженными саблями, какъ и исполняется онъ у туркменъ, но бухарцы не употребляютъ сабель изъ опасенія, чтобы батчи какъ-нибудь не поранились.
Затѣмъ пошли разныя другія пляски съ пѣніемъ и безъ пѣнія, о которыхъ скажу лишь въ общихъ чертахъ, такъ какъ пріемы ихъ весьма мало разнятся между собой. Напримѣръ, трепетаніе приподнятыхъ и распростертыхъ рукъ, дрожь въ плечахъ, или то, когда батча «поводитъ» плечами и бедрами, или когда онъ схватываетъ себя за концы кудрей и пропускаетъ ихъ между пальцами, какъ бы приглашая — «полюбуйтесь, дескать, шелкъ, а не волосы» Всѣ эти пріемы и повадки вполнѣ напоминаютъ характеръ цыганской пляски, какую вы можете видѣть въ любомъ хорѣ «московскихъ цыганъ». Это даже, можно сказать, совершенно то же самое. Затѣмъ слѣдуетъ уже нѣчто вполнѣ своеобразное, но не красивое, а именно кувырканье чрезъ голову и запрокидываніе всѣмъ корпусомъ назадъ, причемъ верхъ искусства состоитъ въ томъ, чтобы, стоя въ такомъ изломанномъ положеніи на своихъ рукахъ и ногахъ, поцѣловать собственную пятку. Другая поза: скрестивъ подъ собою голени и сидя на нихъ что называется «калачикомъ», запрокинуться назадъ въ такой мѣрѣ, чтобы привести корпусъ почти въ лежачее положеніе и начать имъ вращательное движеніе слѣва направо, а затѣмъ справа налѣво, смотря по тому, въ какую сторону «выплываютъ» гуськомъ остальные танцоры. Это требуетъ очень большой гибкости и въ особенности развитія поясницы. Третья ' поза — почти то же самое, только стоя на одномъ колѣнѣ, что нѣсколько напоминаетъ испанскую качучу, тѣмъ болѣе, что другой танцоръ, обхаживая въ припляску колѣнопреклоненнаго батчу, звонко подщелкиваетъ въ это время надъ своею головой пальцами сведенныхъ вмѣстѣ какимъ-то мудренымъ образомъ рукъ. Бъ остальномъ же всѣ эти пляски состоятъ изъ подрыгиваній и мѣрнаго сѣмененья ногами на мѣстѣ съ прихлопываньемъ въ ладоши, что уже мы видѣли еще въ Шаарѣ и чего никакъ не могу я назвать красивымъ. Лица пѣвцовъ и танцоровъ и здѣсь, какъ въ Шаарѣ, освѣщаютъ съ обѣихъ сторонъ пучками сальныхъ свѣчъ, чтобы дать возможность зрителямъ лучше видѣть ихъ выраженіе во время пѣнія или танца. Впрочемъ, всѣ видѣнные нами до сихъ поръ батчи обыкновенно танцовали съ самыми безстрастными, ровно ничего не выражающими физіономіями, словно они вовсе не веселятся, а только по неволѣ отправляютъ скучную, давно имъ надоѣвшую обязанность; но здѣсь, у бустанскихъ батчей и въ особенности у одного изъ нихъ впервые замѣтили мы довольно выразительную мимику. Позы, движенія, взглядъ, улыбка — все это порой выражало у нихъ истому и страданія страсти, ея экзальтацію, и видимо зажигательнымъ образомъ дѣйствовало на нашихъ акъ-саяковъ, даже на самыхъ старыхъ, бѣлобородыхъ, которые въ такіе моменты вдругъ приходили въ чисто-азіятскій восторгъ. Лихорадочно оживленныя движенія, порывистыя вскакиванія съ мѣста, гогочущіе взрывы одобреній, стенящіе вздохи и даже какое-то звѣриное рычанье, съ какимъ произносилось это ихнее «э-э-э», все это служило проявленіями необузданнаго восторга. Въ обыкновенномъ положеніи всегда степенные, всегда серіозные и очень сдержанные, эти люди были просто неузнаваемы: электризующее присутствіе батчей совершенно ихъ переродило, и не только акъ-саяки, но сами дангарачи, люди, казалось бы, привычные, профессіональные, и тѣ не могутъ удержаться отъ увлеченія: аккомпанируя на своихъ бубнахъ, съ развитіемъ страстныхъ перепитій пляски они постепенно входятъ въ азартъ, въ какое-то изступленное неистовство и, стоя на колѣняхъ, всѣмъ своимъ корпусомъ съ вытянутыми впередъ руками, и всѣмъ лицомъ своимъ, и дико пылающими взорами, и задыхающимися отрывистыми возгласами выражаютъ порывисто-страстное стремленіе къ танцорамъ:
185
Ситара — струнный инструментъ, корпусъ его как у мандолины, но только с длиннымъ грифомъ. Ситара всегда бываетъ о трехъ струнахъ, а дутара о двухъ. Корпус дутары треугольный, отчасти напоминает нашу балалайку. Это преимущественно инструментъ киргизовъ.