Только благодаря выдержке и присущей ей светскости Альбина Станиславовна сохраняла внешнее спокойствие. Напханюк впервые стал вызвать у нее какое-то смутное беспокойство.
— Распакуем. Чего там сложного, бумажки поразвертать…
Альбина Станиславовна поняла, что его не переубедить. Нет смысла продолжать это препирательство. Надо осторожно выйти из разговора, по возможности, отвлечь его от сказанного и срочно разрабатывать второй вариант. Она бережно положила коробку с бабочками на крышку бюро с трогательно тонкими изогнутыми ножками. Похоже, Напханюк догадался о том, что переговоры окончены и не желая упускать выгодную сделку, пошел на попятную.
— Понимаешь, Альбина Станиславовна, ты же знаешь, как я тебя уважаю… Я сам хочу тебе помочь, тем более, на таможне и тут, и там все схвачено, но я ж не могу корешей подводить. Может, у тебя там наркота, тогда и разговора быть не может. Я ж не буду своих пацанов подводить. Ну, вообще-то, я бы мог рискнуть… Но только исключительно для тебя и за нормальную предоплату. Давай так, ты даешь мне половину от реальной стоимости груза, и мы договорились.
— Я никогда не занималась наркотиками. И вы это знаете, раз наводили обо мне справки у Шуфрича, — совладав с охватившим ее негодованием, с ледяным спокойствием отрезала Альбина Станиславовна.
Сорокалетний Назарий Шуфрич был обосновавшимся в Киеве мелким перекупщиком из-под Ивано-Ивано-ФранковскаОн был похож на увеличенный сперматозоид, маленький и вертлявый, с непропорционально большой лысеющей головой. Между двух полушарий щек располагались бесформенные губы и недоразвитый подбородок с едва намечающейся ямочкой. Вдобавок ко всему, как и многие выходцы из западной Украины, он страдал пучеглазием и находился в постоянной ажитации. Шуфрич быстро разбогател на торговле подержанными вещами, поступающими на Украину в качестве гуманитарной помощи. На рынках Киева он открыл сеть своих палаток под вывеской «Одяг з Європи»[3]. В последнее время этот мелкий махер[4] занялся более прибыльным бизнесом, торговлей изделиями из поддельного золота. Нанятые им люди (их называли золотари Шуфрича) торговали золотом прямо с лотков посреди столичных улиц. Лотки с «золотом Шуфрича» были выставлены даже в центре Киева возле Главпочтамта. Изделия эти были очень похожи на золотые, имели пробу, но через неделю после покупки кольца, цепочки и кулоны Шуфрича начинали зеленеть и ни скупка, ни ломбард их не принимали.
Из-за этого «озеленения» Назарий Шуфрич был неоднократно бит разными предметами. В последний раз его били стульчаком от унитаза на квартире у известного Народного депутата, о чем Шуфрич всем с гордостью рассказывал. Только ему мало кто верил, Шуфрич был патологически лжив, врал, как дышал. Когда он что-то говорил, его слюна разбрызгивалась во все стороны в радиусе нескольких метров. По этому поводу он однажды даже получил замечание от одного именитого члена Союза писателей, которое вскоре стало крылатой фразой. Искусник пера в назидание Шуфричу сказал: «Ко́гда ты говоры́ш, нэ плюйся ротом!» Однако, не только из-за этой, летящей во все стороны слюны Альбина Станиславовна никогда бы не стала непосредственно общаться с Шуфричем. Его нога никогда ни то что бы не переступала порог ее дома, а если б ей это хотя бы вздумалось, она бы оторванной повисла на проводах! Обладая сатанинской изворотливостью гада, Шуфрич всегда старался к ней подольститься, и названивал ей сам, сообщая последние сплетни. Она его терпела, как терпят праведники подле себя антихриста. Вернее, как приходится терпеть забегающих от неопрятных соседей тараканов. В ее деле свежую информацию необходимо было получать отовсюду, из всех, даже грязных источников. Хочешь — работай, а не хочешь?..
— От, говнюк! Я ж просил его тебе об этом не говорить. Та плюнь ты на него и забудь… — с завидной легкостью вышел из щекотливого положения Напханюк.
— Послушайте, любезный Николай Иванович… Попрошу вас заметить, у меня с вами был разговор об антиквариате. Этот разговор закончен, — произнесла Альбина Станиславовна с благородной учтивостью, пресекающей всякую фривольность.
Хорошо владея собой, внешне она ничем не выразила обуявшего ее гнева. Когда Альбина Станиславовна бывала разгневана, она умела придать голосу тон, чрезвычайно сильно воздействующий на собеседника.
— Вы совершенно справедливо заметили, и в самом деле, уже довольно поздно. Прошу вас к столу, — с благодушной властностью пригласила Альбина Станиславовна, стальной рукой в бархатной перчатке свернув разговор.