Пек снова собирает банду.
Банду без названия.
Пек получил свое прозвище, потому что в его ударах нет настоящей силы[12]. Они скорее раздражают, чем наносят вред, как птичьи клевки. Если хочешь кого-то завалить, зови Короля Нокаута. Пек, конечно, может кого-нибудь отмахать, если потребуется, но Дэмьен и Кендрик редко берут его с собой на дела, только под ногами будет путаться. Зато ценным Пека делает доступ к настоящему оружию.
Он идет к своему шкафу и спиной чувствует взгляды Дэмьена и Кендрика. Дальше все устроено по принципу матрешки, Пек это сам придумал. Он открывает шкаф и думает, хватит ли ему смелости. Он открывает корзину с крышкой и гадает, сможет ли больше не видеть Эйми, ведь она точно никогда его не простит, если узнает, что он виноват. Он открывает последнюю коробку, коробку из-под обуви, зная, что должен наконец начать себя уважать.
Пек начнет себя уважать, разрядив пистолет в того, кто не уважает его.
– Что дальше? – спрашивает Дэмьен.
Пек открывает инстаграм, находит аккаунт Руфуса и приходит в ярость, обнаружив новые комментарии от Эйми о том, как сильно она скучает. Пек продолжает снова и снова обновлять страницу.
– Ждем.
Матео
15:26
Дождь переходит в изморось, когда автобус останавливается у «Арены путешествий» на пересечении Двенадцатой авеню и Тридцатой улицы. Я спускаюсь из салона первым, и позади меня раздается скрип и крик «ЧЕРТ!». Я вовремя поворачиваюсь и хватаюсь за поручень, чтобы Руфус не выпал ничком из автобуса и не забрал меня с собой. Он подкачан, поэтому я чувствую, как мои плечи сдавливает под его весом, но Руфус удерживает нас обоих.
– Мокрый пол, – поясняет он. – Прости.
Мы на месте.
Мы целы и невредимы.
Мы прикрываем друг друга. Мы растянем этот день по максимуму, как будто вместе мы – летнее солнцестояние.
«Арена путешествий» всегда напоминала мне Музей естественной истории, только она вполовину меньше, а вокруг купола развешены флаги разных стран. Гудзон здесь совсем близко, но Руфусу я об этом не напоминаю. Арена вмещает максимум три тысячи человек, и этого вполне достаточно для Обреченных, их гостей, неизлечимо больных и всех остальных, кто хочет получить новые впечатления.
Мы решаем купить билеты, пока ждем Лидию.
Нам помогает сотрудник Арены. Здесь три очереди, организованные в порядке срочности: люди со смертельными заболеваниями, люди, которые умрут сегодня по непонятным причинам, и скучающие обыватели. Чтобы понять, к какой очереди нам следует присоединиться, стоит лишь взглянуть на соседние. Справа от нас все хохочут, делают селфи и отправляют сообщения. Слева ничего подобного не происходит: молодая женщина с обернутой платком головой опирается на кислородный баллон; другие дышат с ужасным хрипом; кто-то изуродован или покрыт серьезными ожогами. Меня душит тоска, не только из-за них и даже не из-за меня самого, но из-за других людей в нашей очереди – тех, кого разбудили посреди спокойной жизни и насильно бросили в бездну опасности на ближайшие несколько часов, а может, и минут. А ведь есть еще те, кто вообще не дожил до этого часа.
– Почему у нас нет еще одного шанса? – спрашиваю я Руфуса.
– Шанса на что? – Он оглядывается кругом и фотографирует Арену и очереди.
– Шанса на еще один шанс, – говорю я. – Почему мы не можем постучаться к Смерти в дверь и умолять ее, или торговаться, или сыграть с ней раунд в армрестлинг или в гляделки, поставив на кон шанс остаться в живых? Я даже хотел бы побороться за шанс самостоятельно решить, как мне умереть. Предпочел бы уйти во сне. – А спать бы я пошел только после того, как пожил бы без страха, как человек, которого хотят крепко обнять или даже кому хотят уткнуться в подбородок или плечо, не прекращая говорить о том, как нам, несомненно, повезло однажды встретиться.
Руфус опускает телефон и смотрит мне прямо в глаза.
– Ты что, правда думаешь, что мог бы выиграть у Смерти в армрестлинг?
Я смеюсь и отвожу взгляд, потому что, когда мы смотрим друг другу в глаза, у меня горит лицо. Подъезжает такси, и с заднего сиденья пулей выскакивает Лидия. Как безумная, она оглядывается в поисках меня, и, хотя сегодня у нее не Последний день, я напрягаюсь, когда ее едва не задевает велосипедист: вдруг он собьет ее, она потеряет сознание и окажется в больнице вместе с моим отцом…
– Лидия!
Я выскакиваю из очереди, как только взгляд Лидии останавливается на мне. От волнения я едва не падаю на ровном месте, будто не видел ее несколько лет. Лидия обнимает меня так крепко, словно собственными руками вытащила меня из тонущего автомобиля или поймала на лету после того, как я выпал из потерпевшего крушение самолета. Своим объятием она говорит всё: все «спасибо», все «я люблю тебя», все «извини». Я сжимаю ее в руках, благодаря в ответ, показывая свою любовь, извиняясь, а также пытаясь выразить все остальное, что таится глубоко внутри, за пределами таких эмоций. Это самый волшебный момент нашей дружбы за исключением того, как она впервые дала подержать мне новорожденную Пенни. Но Лидия делает шаг назад – и дает мне мощную пощечину.