Ленин так характеризует восстания рабов: «Рабы... восставали, устраивали бунты, открывали гражданские войны, но никогда не могли создать сознательного большинства, руководящих борьбой партий, не могли ясно понять, к какой цели идут, и даже в наиболее революционный момент истории всегда оказывались пешками в руках господствующих классов»[10].
Восстание Спартака расшатало республиканскую форму государственности рабовладельческого Рима и послужило одной из основных причин перехода рабовладельческого общества к его последней государственной форме — принципату и доминату, откуда был только один выход — революция рабов, колонов и варваров, уничтожившая рабовладельческую систему эксплуатации.
Римские рабовладельцы прекрасно сознали всю мощь и опасность спартаковского восстания: долгое время в их сознании вождь взбунтовавшихся гладиаторов ставился почти на одну доску с величайшим врагом Рима и величайшим полководцем античности — Ганнибалом. Чувство классового врага здесь было правильным мерилом значения спартаковского восстания. Спартак выступил в один из самых критических моментов для древнего Рима. Сулланская реакция не смогла сколько-нибудь укрепить власть сенатской олигархии и разрешить основную проблему римской государственности — приспособить политическую форму государства-города к нуждам создавшейся империи. Трещины в сулланской конституции становились все более и более ощутительными. Государственная машина оказалась беспомощной перед сложными задачами внутренней и внешней политики. В 75 г. до н. э. хлебная спекуляция так взвинтила цены на хлеб, что дело дошло до бунта римского пролетариата, уже в эпоху Гракхов понемногу привыкшего жить за счет того общества, частью которого он являлся. Два года спустя, как раз в год начала спартаковского восстания, специальный закон установил продажу пайка для неимущих по льготной цене. По меткому определению трибуна Лициния Макра, эта подачка представляла собою «пропитание не больше тюремного пайка».
Внешнеполитическая обстановка была также более чем беспокойна. Все Средиземное море кишело пиратами. Их центром была малоазиатская Киликия, где были расположены их главные базы и арсеналы. Они даже отказались от прежнего типа легкого каперского судна и перешли к постройкам бирем и трирем. Есть сведения, что общая численность пиратского флота достигла солидной цифры — тысячи судов. Они были разделены на флотилии, под предводительством особых «стратегов».
Пиратские суда были пышно разукрашены драгоценными металлами и пурпуром, что указывало на процветание этой разбойничьей организации. Нет никакого сомнения, что римские рабовладельцы были склонны смотреть сквозь пальцы на организованное пиратство. Пираты были великолепными поставщиками лживого товара» — рабов. Захваченные ими пленные находили свой главный сбыт на италийском рынке. Беда была лишь в том, что, благодетельствуя римским рабовладельцам, пираты в то же время помогали и последнему эллинистическому врагу Рима — понтийскому царю Митридату VI Эвпатору, мешая регулярному снабжению Рима хлебом. Эти «рыцари морских дорог» были непрочь при случае оказать помощь и римским изгнанникам в Испании, которые во главе с Серторием вели гражданскую войну против сенатского правительства, и даже восставшим рабам. Римский рабовладелец был поэтому готов оценить знаменитый афоризм Помпея: «Жить не необходимо, необходимо плавать».
Кроме того, и дальний запад Римской империи, и ее дальний восток находились в состоянии глубокого кризиса. В Испании наступил самый критический момент борьбы с Серторием. Даже самонадеянный Помпей писал в начале 74 г. сенату: «Я предупреждаю вас, что если вы не придете мне на помощь, то я не смогу помешать вашим армиям идти обратно в Италию и принести с собой всю испанскую войну». Эти ламентации заставили сенат отправить в Испанию два легиона и необходимые денежные средства. Этот же 74 г. был началом третьей и решительной войны с Митридатом Понтийским. Перед началом военных действий Митридат заключил даже договор с Серторием, обещая снабдить последнего деньгами и кораблями в обмен на военные консультации и признание прав царя на Вифинию и Каппадокию. Сенат был принужден отправить войска и в Малую Азию, поставив во главе их, может быть, лучшего римского полководца того времени — Луция Лукулла. Таким образом, внешняя и внутренняя политическая обстановка для спартаковского восстания была чрезвычайно благоприятна.
Античная историческая традиция, вообще не любившая выносить сор иа избы и поэтому крайне фрагментарно повествующая о движениях рабов, очень скупа биографическими данными о Спартаке. Он был фракиец родом, по Аппиану, когда-то воевал с римлянами, попал в плен и был продан в гладиаторы. Глухое упоминание Плутарха о том, что Спартак когда-то «впервые был приведен в Рим на продажу», говорит, может быть, о бегстве Спартака из рабской неволи. Любопытно, что Спартак, подобно некоторым другим героям рабских восстаний, был окутан пеленой религиозного предания. Жена Спартака, «пророчица и одержимая дионисовским вдохновением», истолковала один сон Спартака как «знак великого могущества, грозного для него по своему несчастному концу». Относящийся с некоторой симпатией к Спартаку Плутарх отмечает, что в гладиаторской школе Лентула Батиата в Капуе, где томился со своими товарищами Спартак, большинство гладиаторов было обязано своей судьбой не себе самим, а «несправедливости купившего их господина». Таким образом, психологическая атмосфера была вполне подготовлена для выступления. Сам Спартак уже раз изведал запретную свободу; ему и его товарищам было решительно нечего терять — в будущем их ожидала только смерть на потеху римской толпы, а обстановка гладиаторской казармы создавала благоприятную почву для организованных действий против своих господ. Первоначально около двухсот человек готовились к бегству, но вследствие доноса только семьдесят восемь вырвались на волю, да и то вооруженные кухонными ножами и вертелами.