О Вашем противопоставлении «Парижа» «новой эмиграции» необходимо возразить кое-что. Во-первых, Пастернак и Хлебников — (16 г. и раньше) — это «воздух» моего поколения (и Адамовича) в молодости. (Заболоцкого, кот<орого> мы плохо знаем, уступаю без спора.) Они оба как раз наложили именно такой сильный отпечаток на тогдашнюю поэзию, что дальше нельзя было идти; выражаясь фигурально, поэтам нечем уже было дышать, — все и всё «пастерначили» и «пастерначило»!) Преодолеть и сломать влияние Х<лебникова> и П<астернака> означало в 20-х годах возможность найти свое лицо, стиль своей эпохи, вот почему в 20-х гг. парижане вступили в борьбу с «предками». Не берусь судить, отчего Адамович «разводит руками перед П<астернаком>», как Вы это восприняли. м. б., он не «разводит», а «отводит», «открещивается»? Но для меня не представляется абсолютной ценностью, чтобы «П<астернак> сидел у меня в кровяных шариках». «Парижу» и «новой эмиграции», в сущности, было до сих пор невозможно хотя бы раз поговорить между собой о поэзии — на расстоянии же этого сделать нельзя. И очень многое, что нас якобы разъединяет, можно отнести на счет недоразумений. Что же касается отношения поэтов «новой эмиграции» к «делу поэта», к «предкам», к «наследию» и т. п., — мне порой кажется, что в 20–30 гг. т<ак> назыв<аемые> «парижане» успели на большой глубине продумать все эти вопросы. Мешает еще невозможность вовремя получать вышедшие книги и журналы. «Н<овый> ж<урнал>» в Париже получается с большим опозданием; Вашей статьи[75] я еще не видел. На Ваш вопрос об О. М<андельштаме> — во «Встречах» я рассказал, как в 1919 г. приехавшему в Киев О. М<андельштаму> подсказал 2 последние строчки для «На каменных отрогах Пиэрии» киевский поэт Вл. Маккавейский[76] (а не Лившиц[77]).
Желаю Вам всего хорошего.
С искренним приветом Ю. Терапиано
P. S. Прилагаю вырезки из газет о д<окто>р<е> Швейцере.
12
4. I.1955
Дорогой Владимир Федорович,
Благодарю Вас за поздравление и с своей стороны желаю Вам всего самого хорошего в этом 55 г.
Я слышал, что Иваск, для того чтобы спасти и оживить «О<пыты>», решил сделать ставку на «новую эмиграцию»[78]. Слух, как всегда, верен, вероятно, на столько-то %, но нет дыма без огня. Зная Иваска только по статьям в «Н<овом> р<усском> с<лове>» и по «Антологии», не уверен, что он справится с задачей — сделать из «О<пытов>» передовой журнал — увидим. Под «понятным» Гиппиус разумела плоское, земное, неодухотворенное… 3-е измерение. Бунин не верил, боялся смерти, цеплялся за жизнь, т. е., с точки зрения Гиппиус, был «terre-a-terre»[79]. Лет 15 тому назад Лермонтов был «впереди», хотя он мирно уживался с Блоком, Анненским, Некрасовым, фрондировал же «Монпарнас» против Пушкина. Но потом — наступило отрезвление, и Пушкин — даже не «впереди», а «над всеми». Лично я не столь уж носился с Л<ермонтовым>, — и не очень люблю стихи Гиппиус, но главное в Г<иппиус> были ее разговоры, письма и статьи. Вот, сказал: «лет 15», а на самом деле — вероятно, 25… — так идет время. «Воздух моей юности» — от 12-го года до 28, будем считать, что за этот период многие звезды «взошли», а потом «зашли» на нашем горизонте. Прочтя Вашу статью о Хлебникове в «Гранях», увидел, что многое до эмиграции не дошло из главного в нем. Сейчас как раз хочу прочесть возможно полного Х<лебникова> (мне обещал один «книголюб»), пока же сдержу свое отталкивание до окончательной проверки. Ваша статья «Мысли о фут<уризме>»[80] в «Н<овом> ж<урнале>» вызвала раздражение у некоторых «европейских» литераторов, которые поняли ее скорее как Забежинский[81]. Все это потому, что со словом «футуризм» связаны очень дурные ассоциации до сих пор. Вы, конечно, кое в чем перехватили, но не буду пока говорить, т. к., м. быть, отвечу в печати — и Вам, и Вашим обвинителям. Считаю, что спор в печати о литературных предметах вполне законен, можно нападать, критиковать и т. п., вовсе не будучи личным врагом. Однако опыт жизни, жизни в эмиграции, научил меня, что на такое отношение способны лишь немногие, большинство же «добрых отношений» погибало после первой же попытки относиться критически к писаньям моих коллег. Недаром Ходасевич как-то изрек: «Критику нельзя иметь жену-поэтессу или выпускать свои книги… так с ним и было!» Говорю это полушутя, полусерьезно. А вот вопрос о вкусе — очень серьезный. Не думаю, чтобы Адамович, оч<ень> умный и тонкий человек, в душе считал бы себя непогрешимым в смысле вкуса. Но в то же время есть и какое-то объективное мерило. В дореволюционные годы люди измерялись, в смысле вкуса, отношением к поэзии Блока. А теперь? Вокруг нас тучи Ширяевых, Забежинских, Нароковых, Анненских — имя им легион. С другой стороны, и то, что в прежние годы и в прежней общей атмосфере казалось замечательным, сейчас предстает порой в ином свете, «в резком, неподкупном свете дня». Не уверен, годится ли мое поколение в «отцы» Вашему, но споры и обмен мнений я бы горячо приветствовал. Только где это мы будем делать? — В «Опытах»? — Да сами «О<пыты>», вероятно, долго не проживут. Во всяком случае — погибнут раньше, чем создастся новая «атмосфера», если она еще раз может создаться. Очень жалею, что нигде не могу найти № 1 журнала «Новый дом» за 1926 г., там есть моя статья о Ходасевиче и Пастернаке, о начале аполлоническом и дионисийском, Космос и Хаос, которая открыла тогда общее восстание против «пастерначенья» и «маяковщины»[82]. Сам бы с любопытством перечел, что говорил тогда… Как это было давно!
Знаете ли Вы «Флаги» Бориса Поплавского? Он был, по-вашему, настоящим футуристом… жаль, что погиб так рано.
Давно хотел Вас спросить — любите ли Вы Ин. Анненского? Он — один из ключей к «парижской ноте». А суть самой «ноты» в том, что она лишь «атмосфера», но никак не «школа» или «течение». И создалась эта атмосфера не так упрощенно, как изобразили Вы — «немножко от того, немножко от другого» — а от общего отсутствия воздуха, от нищеты духовной тогдашнего пореволюционного человека.
Крепко жму руку.
Ю. Терапиано
13
12. II.1955
Дорогой Владимир Федорович,
Простите, что отвечаю с таким опозданьем, — но все это время, одно за другим, непрерывно следовало тяжелое. Самое главное — умирал П. Ставров[83], с которым я и многие мои коллеги были связаны долголетней дружбой. Умирал он от рака легких, жил он в 22 км от Парижа — связь была сложной, а сегодня, в последний раз, ездили в Brunoy — хоронить. Кроме того, я сам одно время был болен, а затем — хлопоты с устройством в русский «дом» — все это вместе так утомило, что сил ни на что не было.
76
О поэте Владимире Николаевиче Маккавейском (1893–1920) подробно см.: Маккавейский В. Избранные соч. / Ред. — сост. В. Кравец, С. Руссова. Киев: Знание, 2000. Под редакцией Маккавейского вышел альманах «Гермес» (Киев, 1919), в котором впервые были напечатаны стихи Терапиано. Воспоминания о Б.К.Лившице, В.Н. Маккавейском и О.Э. Мандельштаме (в том числе и упомянутый эпизод с подсказанными строчками) см.: Терапиано Ю. Встречи. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953. С. 11–15.
78
См. об этом: Коростелев О.А. Журнал-лаборатория на перекрестке мнений двух волн эмиграции: «Опыты» (Нью-Йорк, 1953–1958) // История российского зарубежья. Эмиграция из СССР — России 1941–2001 гг.: Сб. ст. М.: ИРИ РАН, 2007. С. 103–117.
81
Имеется в виду полемическая статья, направленная против Маркова: Забежинский Гр. Мысли о русском футуризме // Новое русское слово. 1954. 5 декабря. № 15562. С. 8.
82
Терапиано Ю. Два начала в русской современной поэзии: (Тезисы к докладу на собрании Союза молодых поэтов и писателей) // Новый дом. 1926. № 1. С. 21–31.
83
Ставров Перикл Ставрович (1895–1955) — поэт, переводчик, с 1920 г. в эмиграции в Греции, с 1926 г. в Париже, участник объединения «Круг» (1935–1939), председатель Объединения русских писателей и поэтов во Франции (1939–1944), член редколлегии издательства «Рифма» (1949).