— Здесь трудно делать что-то втайне, — заметил водитель.
Он был невысокий и коренастый, с желтоватой кожей, которая казалась всегда грязной, что бы он с ней ни делал. Широкая переносица образовывала прямую линию со лбом, забрало средневекового шлема. Рот маленький, а губы он плотно сжимал, чтобы не показывать испорченные зубы. Вокруг рта шрамы, которые обычно получают, когда вылетают через лобовое стекло. Он улыбнулся, желая показать мне, что это скорее шутка, чем извинение, и шрамы сложились в рисунок, напоминающий натянутую сетку для волос.
Боковая дверь отеля открылась, оттуда вышла женщина в черном платье с белым фартуком и уставилась на нас.
— Они приехали, — сообщил ей мужчина.
— Вижу, — ответила она. — Багажа нет?
— Багажа нет, — подтвердил мужчина. Похоже, женщине требовались какие-никакие объяснения, словно мы были мужчиной с девушкой, желающими снять двойной номер.
— Им надо отдохнуть, ma jolie môme,[7] — сказал мужчина.
Женщина никак не походила на красивого ребенка, но комплимент на некоторое время ее умиротворил.
— Комната номер четыре, — сказала она.
— Полиция была?
— Да.
— Теперь они не вернутся до ночи, — пояснил нам мужчина. — А может, и вовсе не придут. Это скорее из-за налогов, чем криминала.
— Не расходуйте всю горячую воду, — сказала женщина.
Мы последовали за ней через желтую облупленную боковую дверь в холл отеля. Там была регистрационная стойка, сделанная из небрежно окрашенного твердого картона, и полка с висевшими на ней восемью ключами. Линолеум с рисунком в крупную клетку, задумывавшийся как мраморные плиты. Он загибался по углам, а у двери на него поставили что-то горячее, и остался идеальный круг.
— Фамилии? — мрачно спросила женщина, будто собиралась вписать нас в журнал регистрации.
— Не спрашивай, — сказал мужчина. — А они не будут интересоваться нашими.
Он улыбнулся, будто пошутил, и с тревогой глянул на жену, надеясь, что она поддержит шутку. Та пожала плечами, сняла с полки ключ и очень аккуратно положила на конторку, чтобы ее нельзя было обвинить, что она сердится.
— Им понадобится два ключа, Сибил.
Женщина зыркнула на него.
— Они заплатят за комнаты, — сказал он.
— Мы заплатим, — подтвердил я. Снаружи начался дождь. Он стучал по окнам и барабанил в дверь, будто хотел войти.
Женщина грохнула на конторку второй ключ.
— Это тебе следовало взять ту машину и бросить ее! — гневно заявила она. — А Рик привез бы этих двоих сюда.
— Это важный этап, — возразил мужчина.
— Ты ленивая свинья! Если машину объявили в розыск и Рика в ней остановят, посмотрим тогда, какой этап важнее!
Мужчина ничего не ответил, но и на меня не глядел. Он взял ключи и повел нас наверх по скрипучей лестнице.
— Осторожней с перилами. Их еще не доделали.
— Здесь все недоделано, — буркнула женщина. — Весь дом сделан наполовину.
Он провел нас в комнаты. Тесные и скорее унылые, сияющие желтым пластиком и пахнущие быстросохнущей краской. Я слышал через стену, как Кван задернул занавеску, снял пиджак и повесил на плечики в шкафу. Потом зафырчал водопровод — Кван наполнял раковину. Хозяин по-прежнему болтался рядом со мной, будто ждал чего-то. Я приложил палец к глазу и указал на комнату Квана. Мужчина понятливо кивнул.
— Машина будет готова в двадцать два часа. Отсюда до Остенде недалеко.
— Хорошо, — сказал я, надеясь, что он наконец уйдет, но тот продолжал стоять.
— Мы жили в Остенде, — сказал он. — Жена хочет туда вернуться. Там кипела жизнь, а в сельской местности для нее слишком тихо. — Он повертел сломанную дверную задвижку. Она была покрашена, но не починена. Он соединил обе части, а потом отпустил.
Я посмотрел в окно. Оно выходило на юго-запад, туда, откуда мы приехали. Дождь все шел, на дороге появились лужи, поля развезло, и там гулял ветер. Внезапные порывы ветра опрокинули цветочные горшки под распятием, и бежавшая по канавам вода была ярко-красной от почвы, которую откуда-то несла.
— Я не мог позволить мальчику везти вас, — сказал мужчина. — Я за вас отвечаю. — Он с силой потер лицо, словно надеялся заставить мозги лучше работать. — Тот, другой, не так важен для успеха всего дела. А эта часть жизненно важна. — Он посмотрел в окно. — Этот дождь нам необходим, — добавил он, желая услышать, что я с ним согласен.
— Вы все правильно сделали, — сказал я.
Он подобострастно кивнул, словно я дал ему на чай десять фунтов, а потом улыбнулся и попятился к двери.
— Я знаю, что правильно.
Главе 34
Мой куратор прибыл в одиннадцать утра. С кухни доносился запах готовки. Большой черный «хамшер» въехал во внутренний двор и остановился. Из него вылез Бирд.
— Ждите, — сказал он водителю.
На Бирде было короткое твидовое пальто и кепка в тон. Ботинки в грязи, а штанины завернуты, чтобы не испачкать. Он поднялся прямиком в мою комнату, что-то буркнул фламандцу, и тот испарился.
— Так это вы — мой куратор?
— В яблочко! — Он снял кепку и кинул на кровать. Волосы его были взъерошены. Бирд раскурил трубку. — Чертовски рад вас видеть! — Глаза его блестели, а рот был твердо сжат, как у коммивояжера, протягивающего рекламный проспект.
— Вы из меня дурака сделали, — пожаловался я.
— Да ладно, не обижайтесь, старина. Об этом даже речи быть не может. Вы отлично поработали. Луазо сказал, вы за меня горячо заступались. — Он коротко улыбнулся, поймал свое отражение в зеркале над раковиной и пригладил растрепанные волосы.
— Я сказал ему, что вы не убивали девушку, если вы об этом.
— А, ну… — Он казался смущенным. — Очень мило с вашей стороны.
Бирд вынул трубку изо рта и провел языком по зубам.
— Чертовски мило, но, откровенно говоря, старина, убил ее я.
Должно быть, я не сумел скрыть удивления.
— Неприятное дело, конечно, но она нас сдала. Всех до единого. Они подобрали к ней ключик.
— Деньги?
— Нет, не деньги. Мужчина. — Бирд выбил трубку в пепельницу. — Она была падкой на мужиков. Жан-Поль ее приручил. Вот почему женщины не годятся для такой работы, благослови их Господь. Мужики всегда обманщики, а? Девушки вечно на это покупаются. Впрочем, не нам жаловаться, верно? Лично я бы не хотел, чтобы они были другими.
Я молчал, и Бирд продолжил:
— Первоначальный план был выставить Квана эдаким восточным Джеком-потрошителем. Это давало нам возможность задержать его, разговорить и при необходимости убрать. Но планы изменились. Планы часто меняются, чем доставляют нам массу проблем, верно?
— Жан-Поль вам больше проблем не доставит. Он мертв.
— Наслышан.
— Это тоже вы организовали?
— Бросьте, не будьте таким ехидным. Хотя я понимаю ваши чувства. Признаюсь, я прошляпил это дело. Хотел провернуть все быстро, чисто и безболезненно. Но теперь поздно разводить сантименты и переживать.
— Переживать, — повторил я. — Если это действительно вы убили девушку, то как вам удалось выбраться из тюрьмы?
— Постановка. Французская полиция постаралась. Дали мне шанс исчезнуть, договорились с бельгийцами. Очень охотно сотрудничают. Еще бы им не сотрудничать, если в трех милях от их берега торчит китайское судно. Они не могут взять его на законных основаниях. Это пиратская радиостанция. Прикиньте, что будет, если все выплывет наружу. Я даже думать об этом не хочу.
— Да уж. Понятно. И что дальше?
— А теперь все перешло на правительственный уровень, старик. За пределами досягаемости мелких сошек вроде нас с вами.
Он подошел к окну и уставился на грязь и капустные кочерыжки. По земле стелилась белая дымка, как газовая атака.
— Посмотрите, какой свет, — сказал Бирд. — Вы только гляньте. Он просто божественный, но при этом его можно уловить и запечатлеть. Разве вам не хочется взяться за кисть?
— Нет, — ответил я.
— Ну а мне хочется. Художника прежде всего интересует форма, именно о ней говорят в первую очередь. Но все на свете есть лишь отражение падающего света. Не будет света — не будет и форм, как я всегда говорю. Свет — единственное, что должно заботить художника. Все величайшие художники это понимали: Пьеро делла Франческа, Эль Греко, Ван Гог. — Он перестал смотреть на дымку и повернулся ко мне, сияя от удовольствия. — Или Тёрнер. Тёрнер больше всех, возьмите любое его полотно… — Он перестал говорить, но не перестал смотреть на меня. Я не задавал вслух вопросов, но он все равно услышал. — В живописи моя жизнь. Я бы делал что угодно, лишь бы иметь достаточно денег, чтобы писать картины. Это пожирает меня. Возможно, вам не понять, что может сделать искусство с человеком.