Одета таджичка была в длинное, цветастое платье-рубаху из плотной шерсти, из-под которого выглядывали шаровары. Её голову покрывал высокий белый тюрбан, а ноги были обуты в кожаные сапожки.
В помещении, кроме женщины, находилось ещё трое детей разного возраста. Самой старшей из них была девочка лет десяти-двенадцати, которая что-то толкла деревянной ступкой в глиняной миске. Ещё два мальчугана — лет пяти и четырёх — возились на нарах с какими-то игрушками.
Женщина внимательно выслушала сынишку и молча собрала для пограничников пару больших свёртков с продуктами, а также принесла им бурдюк с кумысом. Она всё делала быстро и сноровисто, как опытная, умелая хозяйка.
Сандал сейчас был накрыт металлической решёткой, на которой стоял котёл. В котле, судя по исходящему из него приятному аромату, варилась атала — похлёбка из тонко нарезанных кусков теста, кусочков мяса и ещё чего-то. Зачастую таджики, за неимением мяса, добавляли в аталу сухие фрукты — курагу, урюк и белый тутовник.
За прошедшие на Памире месяцы Семён уже кое-что узнал о пище местных таджиков. Они питались в основном густыми и жидкими кашами, приготовленными из кусков теста, овощей и бобовых. Также ели овечий сыр, мясо, мучные лепёшки и орзак — кусочки теста, обжаренные в растительном масле. Пили чаще всего кумыс и ширчой — чай с молоком и добавлением сливочного масла. Так же часто в здешних местах встречался тутпист — подобие халвы, изготавливаемое из тутовника, которое заменяло памирцам сахар. Мука же, как правило, изготавливалась из ячменно-гороховой смеси.
В плодородных долинах западного Памира выращивались фрукты и овощи, в том числе и картошка, но она пока не получила здесь массового распространения.
Поблагодарив хозяйку, Семён и Имомали вернулись к караван-сараю. Вскоре там запылал костёр из собранного возле кишлака терескена[15]. В походном казане варился кулеш с бараниной, которой угостил пограничников председатель.
— Товарищ Николай, какие новости о войне? — Старик заметно напрягся, выдавая свои переживания. — А то у нас тут даже радио нет.
— К сожалению, Джасур-ака, пока порадовать нечем. — Нарожный помрачнел. — Прёт немчура… Сейчас фашисты со всей силы штурмуют Киев. Тяжело там… К Москве тоже рвутся… Так что, сам понимаешь…
— Ох, беда-беда. — Старик покачал головой и тяжело вздохнул. — Как думаешь, выстоит СССР? — Он смотрел прямо в глаза политруку.
— Да ты что, Джасур-ака! Ты даже не смей в этом сомневаться! — Нарожный вскочил и нервно заходил туда-сюда вдоль стола. — Выстоит. Это я тебе говорю! Мы ещё по Берлину пройдём, как наши предки. Да, сейчас пока ещё враг очень силён, и нашей Красной армии тяжело. Да, пока она отступает. Пока… Но… — Нарожный сделал ударение. — Наши бойцы героически сражаются за каждую пять родной советской земли, и фашисты несут большие потери. А скоро мы погоним эту нечисть обратно, и в этом нет никакого сомнения. Ты меня понял, Джасур-ака?
— Понял, товарищ Николай, конечно, понял. — Старик опустил взгляд. Видимо, у него всё же остались какие-то сомнения.
О начале войны Семён узнал, когда находился в разъезде. Радист группы, выйдя на очередной сеанс связи с комендатурой, побледнел и, закончив запись, растерянно поднял перед собой мятую бумажку с закорючками стенограммы.
— Товарищ командир, война началась, — едва слышно произнёс он.
— Война? — Лейтенант Ларионов, возглавлявший группу, несколько секунд молчал, обдумывая услышанное, затем недоверчиво кивнул на бумажку. — С кем война?
— Как с кем? — Радист растерялся ещё больше. — С немцами.
— У нас же с ними пакт о ненападении. Ты не ошибся?
— Никак нет! — Радист вытянулся чуть ли не по стойке смирно. — Разрешите зачитать?
— Читай, — после паузы разрешил лейтенант.
— Текст такой… — Голос радиста дрожал от волнения. — В 12 часов дня по радио передали выступление товарища Молотова. В нём сказано следующее. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие. Всё.
Радист опустил бумажку и испуганно смотрел на Ларионова. С минуту все молчали, осмысляя это страшное известие, поверить в реальность которого было трудно. В голове Семёна вихрем пронеслись самые разные мысли.
«Как так?.. Неужели Гитлер рискнул напасть?.. Почему?.. А как же договор?.. Ну ничего, сейчас ему по соплям надают!.. Получит, сволочь, за своё вероломство!..»