Что же произошло? Вероятно, Лабан, увидев, что его «папы» уплывают на пироге, прыгнул следом за ними в воду. Ему ведь это было не впервой. Но течение оказалось слишком сильным, маленький Лабан не справлялся с ним и спасся на проплывавший мимо ствол. Он проехал на нем десять километров!
Свидание было очень радостным, но тем тяжелее показалось потом окончательное расставание. Впрочем, Лабан попал в хорошие руки. В Пуэрто-Легизамо нашелся среди солдат большой любитель животных, ему мы и вручили нашу обезьянку. Лабан явно почувствовал доброе сердце нового хозяина, потому что сразу привязался к нему.
Возвращение в Боготу я отпраздновал в обществе работавшего здесь шведского инженера Ханса Исберга и его жены, Ингер. Ханс разрешил мне пожить у него в течение недели, пока приедут остальные члены экспедиции. Но он предупредил меня, что при всем желании не сможет принять в своем доме трех анаконд в дополнение к четырем землякам!
— Мы чуть не остались без кухарки, когда ты привозил сеньориту Ану, — объяснил он. — Бедная женщина едва не лишилась рассудка, целый день только и делала, что крестилась. А если ты притащишь сюда трех змей, да еще одну из них семиметровую, то кухарка сразу сбежит, а на такой риск мы не можем пойти…
Дело в том, что, боясь простудить сеньориту Ану в холодной Боготе, мы держали ее на кухне. Змея лежала в ящике, но кухарка явно сомневалась, что доски выдержат, если сеньорита Ана вздумает потянуться как следует.
Все же, насмотревшись на наши тщетные попытки устроиться в гостинице со своим зверинцем, Ингер и Ханс пустили змей к себе. Правда, на этот раз не на кухню, а в гараж. Нельзя сказать, чтобы это решение полностью устраивало кухарку: она жила над гаражом и относилась крайне подозрительно к «нижним жильцам».
Нам не повезло с нашими змеями. Самая маленькая умерла сразу по прибытии в Боготу. Тогда мы поспешили отправить двух остальных в Кали, к Хорхе — он вызвался присмотреть за ними, пока мы не уладим вопрос об отправке анаконд в Швецию. В Кали царит тропический климат — таким образом, там нашим пленницам должно было прийтись по вкусу. Увы, грузовик, на котором они ехали, сломался на дороге высоко в Андах, и самая крупная анаконда не выдержала холода. В Кали она прибыла мертвая, и в том же ящике лежало двадцать восемь мертвых анакондят, которых она родила так не вовремя. Я невольно чувствовал себя детоубийцей.
В итоге, из наших трех анаконд оставалась в живых только одна. Но зато эта благополучно добралась до Гётеборга. Ее вез Олле. Они плыли на пароходе из Буэнавентура (этот порт связан железной дорогой с Кали) до самого Гётеборга. Остальные участники экспедиции вылетели в Швецию на самолетах. (Я летел через Париж, но мое пребывание там оказалось не очень веселым: почти все время я провел больной в номере гостиницы — малярия…)
Помимо всего прочего, мы успели заснять короткометражный фильм на огромных плантациях «бананового короля» Фольке Андерсона в провинции Эсмеральдас, в Экуадоре. А я навестил свою семью в Кито и обсудил вопрос об очередной экспедиции в Льянганати с нетерпеливо ожидавшим меня Луисом Андраде.
— Свою анаконду ты заполучил, — сказал Андраде. — Теперь нас ждет золото. Дважды тебе пришлось съездить в Амазонас, чтобы поймать змею. Тебе придется трижды побывать в Льянганати, прежде чем ты доберешься до клада Вальверде. Но ты обязательно доберешься до него — он ждет нас…
21
ЛЬЯНГАНАТИ — СНОВА И СНОВА
Одно дело снимать фильм — это самое интересное. Куда труднее потом монтировать его! Немало работы было проделано в монтажных и лабораториях, прежде чем появилась на свет «Анаконда». На протяжении многих недель рабочий день Курта и Торгни начинался в четыре утра и заканчивался около полуночи. Иначе нельзя было, потому что обоим приходилось одновременно выполнять свою основную работу: Курту — в качестве главы собственной кинокомпании «Суэция фильм», а Торгни делал рекламные фильмы.
— Хватит! — произносил Торгни время от времени. — Сегодня у меня нет больше времени для анаконды. Пойду займусь петухом и марабу.
Он делал рекламные фильмы о простынях марки «Петух» и о шоколаде «Марабу».
Олле возился со звуком. Это была буквально мозаичная работа, тем более что многие ленты размагнитились и совершенно не годились.
Наконец все было готово. Из 17 тысяч метров оставалось 2700, зато получилось совсем не плохо. Премьера должна была состояться в Гётеборге; я выехал из Стокгольма за несколько дней, чтобы организовать в фойе кинотеатра выставку части наших зоологических и этнографических коллекций.
— Позаботься о рекламе, — напутствовали меня в «Нурдиск Тунефильм».
Однако эту заботу взяли на себя… обитатели «Аквариума», привезенные нами.
Анаконда задушила и проглотила жившую вместе с ней боа — настоящая сенсация! А две гигантские жабы из трех, которые были еще живы в момент моего прибытия в Гётеборг, ухитрились скончаться при загадочных обстоятельствах перед самой премьерой. «Глубокий траур в «Аквариуме», — писала какая-то газета.
Печальное происшествие… Я утешался тем, что прожорливая анаконда и скончавшиеся жабы явились дополнительной рекламой нашего фильма.
Курт и Торгни присутствовали на премьере; Олле, к сожалению, не смог прибыть. Это был великий день для нас. Вернее, даже не этот день, а следующий, когда мы читали единодушные хвалебные отзывы. «Большая шведская кинопобеда в джунглях Южной Америки», — гласил один заголовок.
Наша работа была завершена и увенчалась успехом. Для меня это означало, что я могу вернуться в Экуадор, к семье, и снова заняться Льянганати!
В ноябре (в этом месяце не так жалко расставаться со Швецией) я вылетел в Кито. Несколько дней провел в Нью-Йорке, где Гюстав Альгорд вручил мне новый рудоискатель самой совершенной конструкции. Благодаря этому прибору теща приняла меня особенно сердечно, когда я вернулся в Кито. Она уже успела наметить несколько новых маршрутов.
Мы решили испытать рудоискатель в ее саду. Он действовал безупречно. Закопанные нами серебряные блюда и прочие металлические предметы заставляли наушники громко визжать.
— Чего же ждать — приступим! — обрадовалась теща.
Первая экспедиция привела нас в город Иварра, в провинции Имбавура, на север от Кито. Теща уверяла, что здесь в одном доме, или поблизости от него, зарыт большой золотой клад. В доме водятся призраки, по ночам там раздаются странные крики и голоса, поэтому в нем уже много лет никто не отваживается селиться. Да еще ночью вокруг дома вспыхивают голубые огоньки — самый верный знак того, что тут зарыто золото. Короче, у тещи не было недостатка в доказательствах.
Мы выехали из Кито в четыре часа утра и прибыли в Иварра около десяти. Теща не хотела даже дать мне позавтракать — так она спешила к заветному дому. Но я воспользовался тем, что один умел обращаться с волшебным аппаратом, и отказался двигаться с места, пока не заморю червячка. Теща считала, что я ем возмутительно медленно и просто назло ей прошу добавки кофе.
«Дом с привидениями» находился в обнесенном глинобитной стеной заброшенном саду — разваливающийся, потемневший, населенный крысами и летучими мышами.
Я немедленно принялся за работу. Теща следовала за мной по пятам, отдавая команду. Наушники мешали мне слышать ее слова, но я тщательно обследовал метр за метром. Прошло четверть часа. Ничего. Двадцать минут… Есть! В наушниках раздался громкий визг, стрелка на приборе подскочила от 0 к 80.
— Здесь, — сказал я теще. — Здесь клад!
Мою тещу трудно назвать стройной и грациозной — она уже в летах и обладает мощной фигурой, но тут она, словно эльф,[27] пролетела к пеонам, которые сидели в ожидании с лопатами и заступами. Она привела их к тому месту, где мой аппарат устроил такой шум, и приказала копать изо всех сил. Однако темп работы не устроил ее, и теща сама взялась за лопату. На глубине полуметра чей-то заступ ударил о металл. Теща высоко подпрыгнула от радости, да и я не остался равнодушным… Двое пеонов повалились наземь и принялись раскапывать находку руками: следовало быть осторожным, чтобы не повредить хрупкие золотые изделия и прочие драгоценности. Мы не сводили глаз с пеонов, теща сияла так, словно уже заполнила весь дровяной сарай дома золотыми слитками.
27