Пристав вышел из полицейского управления. Проходя по одной из улиц, он заметил Нину Дробышеву и Русакова. С ними была акушерка Елизарова.
«Должно, на квартиру к акушерке», — подумал недовольно пристав. Он знал, что сын Елизаровой, военный врач, одно время непочтительно отзывался о генерале Рененкампфе, был разжалован и находился на поселении в Тургае. «Надо сказать Феофану Чижикову, чтобы установил надзор за квартирой Елизаровой, сыщик он не плохой».
Русаков, проводив Нину с новой хозяйкой до ближайшего переулка, побрел по направлению к реке. От реки доносились звонкие голоса детей, крики встревоженных гусей. Поднявшись на мост, Русаков прислонился спиной к перилам, долго смотрел на пешеходов. Мягкие тени легли на город. С реки потянуло прохладой. Приближалась ночь. Прошел какой-то купец, подозрительно оглядев стоявшего с узелком на мосту, и растаял в сгустившихся сумерках.
«Куда итти? Знакомых ни души. Да и кто теперь пустит глядя на ночь чужого человека». — Сквозь грустные думы Русаков расслышал цокот конских копыт на мосту. Пара лошадей, запряженная в легкий тарантас, приблизилась к ссыльному.
— Эй, человек! — окликнул его ямщик.
Григорий Иванович подошел к проезжему.
— Что стоишь? — услышал Русаков его добродушный голос.
— Ночевать не знаю где, — ответил Григорий Иванович.
— А ты кто такой?
— Ссыльный.
— Политик?
— Да.
— Ишь ты, какое дело! Так, стало быть, тебе ночевать негде? Ну, садись. — Уступая место Григорию Ивановичу, ямщик отодвинулся в глубь тарантаса. — Поедем ко мне. Переночуешь и поговорим насчет жилья.
Спустившись с моста, кони перешли на крупную рысь. Промелькнуло ряд домов, и тарантас остановился у небольшой избы. Ямщик стал открывать ворота.
— Ну, вот мы и дома, — произнес довольным тоном ямщик и, взяв за повод лошадей, ввел их во двор. Скрипнула дверь. На крыльце показался рослый парень, сын ямщика.
— Епифан! — крикнул ему отец. — Выпряги коней и поставь на выстойку. Заходи в дом, — сказал он ласково ссыльному.
Григорий Иванович вместе с ямщиком поднялся по ступенькам крыльца, вошел в комнату, положил свой узелок на лавку.
— Эй, Устиньюшка, принимай гостей! — громко сказал хозяин.
Из маленькой горенки вышла с шитьем в руках девушка. Это была Устинья Батурина, дочь ямщика.
Небольшой пятистенный домик земского ямщика Елизара Батурина стоял на пригорке и приветливо смотрел крашеными наличниками на расстилавшийся внизу косогора торговый Марамыш. Вверх от него, сжатый огородами, тянулся небольшой переулок и, теряясь среди плетней, обрывался возле сараев. За ними виднелся бор, который, опоясывая котловину города с трех сторон, уходил вместе с рекой на юг.
Семья у Елизара была небольшая. Старшая дочь Прасковья жила с мужем в станице Зверинской, сыну Епифану шел девятнадцатый год, и отец подыскивал ему невесту у богатых мужиков. Младшая дочь Устинья была годом моложе Епифана, но старики отдавать ее замуж не торопились.
— Пускай в девках посидит. А взамуж успеет, — говорил Елизар своим соседям горшечникам на замечания, что пора девке шашмуру[4] одеть. Елизар очень гордился своей дочерью.
Как-то зимой ему нужно было везти земского начальника в соседнюю волость. Елизар запряг тройку, на которой он обычно развозил начальство, и стал собираться в путь.
— Далеко ли, тятенька? — заметив его сборы, спросила хлопотавшая по хозяйству Устинья.
— С земским, в Долгое.
— Довези меня до магазина. Надо шелковых ниток купить для вышивки.
— Одевайся.
Одевшись в короткий из мятого плюша жакет и шаль, Устинья вместе с отцом вышла во двор, где Епифан держал под уздцы готовую тройку.
— Ну, как покупка? — спросил отец сына про левую пристяжную, которую он недавно купил в степи.
— Едва поймал, мечется, как дикая. С трудом шорку надел.
Елизар подошел к лошади и, погладив ее по гладкой спине, поправил шоркунцы[5]. Пристяжная косила кровавые глаза и часто всхрапывала.
«Должно, с норовком», — подумал Батурин и, бросив дочери: «Садись», — взял вожжи в руки. Коренник и вторая пристяжная спокойно вышли за ворота. «Покупка» сначала потопталась на месте, потом рванулась в сторону и только крепкие вожжи заставили ее итти в ряд с парой.
Устинья попросила у отца вожжи. Елизар слез с облучка и уступил место дочери.
Девушка взмахнула кнутом, и коренник с места взял крупную рысь. Второй удар кнута заставил его прибавить ходу, и тройка, звеня колокольцами, понеслась по улицам города. Довольный Елизар поглаживал черную с проседью бороду и смотрел за «степнячкой».