Другой изъ узниковъ Алексѣевскаго равелина — Ширяевъ — умеръ 16 сентября 1881 года. Когда заключенныхъ перестали пускать гулять и заколотили ихъ окна (результатъ попытки Нечаева передать письмо) и даже душники, у Ширяева быстро развилась чахотка. Нечаевъ сообщалъ, что Ширяевъ умеръ въ состояніи страннаго возбужденія и предполагалъ, что его отравили какимъ-то возбуждающимъ средствомъ, даннымъ ему для того, чтобы выпытать у него какія-то свѣдѣнія. Предположеніе это весьма вѣроятно. Вѣдь давали же какія-то усыпляющія средства Сабурову, съ цѣлью, какъ говорили эти изверги, — «фотографировать его». Можемъ, ли мы быть увѣрены, да увѣренъ ли и самъ Сабуровъ, что въ роли «усыпляющаго средства» фигурировалъ лишь хлороформъ или опій? Люди, скрывающіе свои позорныя дѣянія подъ покровомъ тайны, не остановятся ни передъ чѣмъ.
Но кто же были узники № 1 и № 6? № 1 былъ, — вѣроятно, — террористъ. Что же касается № 6, то онъ не обмѣнивался письмами съ остальными тремя заключенными и мы знаемъ о немъ лишь изъ писемъ Нечаева. Это — нѣкто Шевичъ — офицеръ, академикъ, доведенный крѣпостью до потери разсудка, крики котораго были слышны всѣмъ проходящимъ у стѣнъ равелина. Въ чемъ заключалась его вина? Онъ не былъ политическимъ преступникомъ; онъ не принадлежалъ ни къ какой революціонной организаціи; даже имя его неизвѣстно революціонерамъ. Въ чемъ же, однако, его вина?
……………………………….
Мы не имѣемъ никакихъ достовѣрныхъ свѣдѣній. Но исторія съ Шевичемъ должна быть извѣстна въ Петербургѣ, и рано или поздно, правда обнаружится. Мы увѣрены лишь въ одномъ, а именно, что Шевичъ не былъ политическимъ преступникомъ и не былъ замѣшанъ ни въ какое политическое дѣло, начиная съ 1860 года. Онъ былъ доведенъ до безумія въ Алексѣевскомъ равелинѣ, въ видѣ наказанія за какой-то проступокъ иного характера.
Являются ли «oubliettes» Алексѣевскаго равелина единственными въ Россіи? — Конечно нѣтъ. Кто знаетъ, сколько ихъ можетъ быть въ другихъ крѣпостяхъ, но мы знаемъ теперь навѣрное объ «oubliettes» Соловецкаго монастыря, расположеннаго на одномъ изъ острововъ Бѣлаго моря.
Въ 1882 г. мы съ чувствомъ громадной радости прочли въ петербургскихъ газетахъ, что одинъ изъ узниковъ, просидѣвшій въ Соловецкомъ казематѣ пятнадцать лѣтъ, выпущенъ, наконецъ, на свободу. Я имѣю въ виду Пушкина. Въ 1858 г. онъ пришелъ къ заключенію, что ученіе православной вѣры не соотвѣтствуетъ истинѣ. Онъ изложилъ свои идеи въ формѣ книги и схематическихъ рисунковъ; дважды, въ 1861 и 1863 гг., ѣздилъ въ Петербургъ, гдѣ обратился къ церковнымъ властямъ съ просьбой опубликовать его работу. — «Міръ», — говорилъ Пушкинъ, — «погрязъ въ грѣхахъ; Христосъ не вполнѣ совершилъ его спасеніе, для этого долженъ придти новый Мессія». Подобныя идеи повели въ 1866 г. къ его аресту и высылкѣ, въ сопровожденіи двухъ жандармовъ, въ Соловецкую тюрьму, конечно, безъ всякаго слѣдствія и суда. Тамъ его посадили въ темную и сырую камеру, въ которой продержали пятнадцать лѣтъ. У него была жена, но ей въ теченіе 14 лѣтъ не разрѣшали повидаться съ мужемъ, т.-е. вплоть до 1881 года. Лорисъ-Меликовъ, очутившійся въ роли диктатора послѣ взрыва въ Зимнемъ Дворцѣ, далъ ей разрѣшеніе, а до того времени Пушкина держали какъ государственнаго преступника въ строжайшемъ секретѣ. Никому не было разрѣшено входить въ его казематъ за все это время, кромѣ архимандрита монастыря: лишь въ видѣ исключенія, однажды въ казематъ былъ допущенъ извѣстный путешественникъ Г. Диксонъ. Пругавинъ, который былъ чиновникомъ при архангельскомъ губернаторѣ, посѣтилъ Пушкина въ 1881 г. Послѣднему, во время визита Пругавина, было уже 55 лѣтъ и онъ сказалъ своему посѣтителю: «Я не знаю, въ чемъ моя вина и не знаю, какъ оправдаться. Мнѣ говорятъ: — „Присоединись къ церкви, отрекись отъ своихъ ересей и тебя освободятъ“. — Но какъ я могу сдѣлать это? Я пожертвовалъ всѣмъ ради моихъ убѣжденій: имуществомъ, семейнымъ счастьемъ, цѣлой жизнью… Какъ я могу отречься отъ моихъ убѣжденій? Лишь время покажетъ, былъ ли я правъ, какъ я надѣюсь. А если я былъ неправъ, если то, во что я вѣрилъ, лишь казалось мнѣ правдой — тогда пусть эта тюрьма будетъ моимъ гробомъ»! Въ 1881 г., какъ мы сказали выше, женѣ Пушкина было разрѣшено свиданіе съ нимъ, и она вслѣдъ за тѣмъ немедленно отправилась въ Петербургъ — хлопотать объ его освобожденіи. Къ этому времени Пругавинъ успѣлъ разсказать объ этой ужасной исторіи въ одномъ журналѣ и нѣсколькихъ газетахъ. Пресса заговорила о «милосердіи» и Пушкина освободили; но — его держали пятнадцать лѣтъ въ «oubliette»[22].
22
Сомнѣвающіеся въ справедливости вышеприведеннаго могутъ найти изложеніе этого возмутительнаго дѣла, сдѣланное г. Пругавинымъ въ «Русской Мысли» (1881 г.); его же статьи объ этомъ были помѣщены въ «Голосѣ» и въ, «Московскомъ Телеграфѣ» (15 ноября 1881 г.).