Едва ли много найдется людей, которые осмѣлились бы утверждать, что тюрьмы должны оказывать лишь устрашающее вліяніе, не имѣя въ виду цѣлей нравственнаго исправленія. Но что же дѣлаемъ мы для достиженія этой послѣдней цѣли? Наши тюрьмы, какъ будто, спеціально устроены для того, чтобы навсегда унизить разъ попавшихъ туда, навсегда потушить въ нихъ послѣднія искры самоуваженія.
Каждому пришлось, конечно, испытать на себѣ вліяніе приличной одежды. Даже животныя стыдятся появляться въ средѣ подобныхъ себѣ, если ихъ наружности приданъ необычайный, смѣшной характеръ. Котъ, котораго шалунъ-мальчишка разрисовалъ бы желтыми и черными полосами, постыдится явиться среди другихъ котовъ въ такомъ комическомъ видѣ. Но люди начинаютъ съ того, что облекаютъ въ костюмъ шута тѣхъ, кого они якобы желаютъ подвергнуть курсу моральнаго леченія. Когда я былъ въ Ліонской тюрьмѣ, мнѣ часто приходилось наблюдать эффектъ, производимый на арестантовъ тюремной одеждой. Арестанты, въ большинствѣ рабочіе, бѣдно, но прилично одѣтые, проходили по двору, въ которомъ я совершалъ прогулку, направлялись въ цейхгаузъ, гдѣ они оставляли свою одежду и облекались въ арестантскую. Выходя изъ цейхгауза наряженными въ арестантскій костюмъ, покрытый заплатами изъ разноцвѣтныхъ тряпокъ, съ безобразной круглой шапкой на головѣ, они глубоко стыдились показаться предъ людьми въ такомъ гнусномъ одѣяніи Во многихъ тюрьмахъ, особенно въ Англіи, арестантамъ даютъ одежду, сдѣланную изъ разноцвѣтныхъ кусковъ матеріи, болѣе напоминающую костюмъ средневѣковаго шута, чѣмъ одежду человѣка, котораго наши тюремные филантропы якобы пытаются исправить.
Таково первое впечатлѣніе арестанта, и въ теченіе всей своей жизни въ тюрьмѣ онъ будетъ подвергнуть обращенію, которое проникнуто полнымъ презрѣніемъ къ человѣческимъ чувствамъ. Въ Дартмурской тюрьмѣ, напримѣръ, арестантовъ разсматриваютъ, какъ людей, не обладающихъ ни малѣйшей каплей стыдливости. Ихъ заставляютъ парадировать группами, совершенно обнаженныхъ; передъ тюремнымъ начальствомъ и продѣлывать въ такомъ видѣ гимнастическія упражненія. «Направо кругомъ! Поднять обѣ руки! Поднять лѣвую ногу! Держать пятку лѣвой ноги въ правой рукѣ!» и т. д.[71].
Арестантъ перестаетъ быть человѣкомъ, въ которомъ допускается какое бы то ни было чувство самоуваженія. Онъ обращается въ вещь, въ номеръ такой-то, и съ нимъ обращаются какъ съ занумерованной вещью. Даже животное, подвергнутое цѣлые годы подобному обращенію, будетъ безповоротно испорчено; а, между тѣмъ, мы обращаемся такимъ образомъ съ человѣческими существами, которыя, нѣсколько лѣтъ спустя, должны будутъ обратиться въ полезныхъ членовъ общества. Если арестанту разрѣшаютъ прогулку, она не будетъ походить на прогулку другихъ людей. Его заставятъ маршировать въ рядахъ, причемъ надзиратель будетъ стоять въ серединѣ двора, громко выкрикивая: «Un-deusse, un-deusse! arche-fer, arche-fer!» Если арестантъ поддается одному изъ наиболѣе свойственныхъ человѣку желаній — подѣлиться съ другимъ человѣческимъ существомъ своими впечатлѣніями или мыслями, — онъ совершаетъ нарушеніе дисциплины. Немудрено, что самые кроткіе арестанты не могутъ удержаться отъ подобныхъ нарушеній. До входа въ тюрьму человѣкъ могъ чувствовать отвращеніе ко лжи и къ обману; здѣсь онъ проходитъ ихъ полный курсъ, пока ложь и обманъ не сдѣлаются его второй натурой.
Онъ можетъ обладать печальнымъ или веселымъ, хорошимъ или дурнымъ характеромъ, это — безразлично: ему не придется въ тюрьмѣ проявлять этихъ качествъ своего характера. Онъ — занумерованная вещь, которая должна двигаться, согласно установленнымъ правиламъ. Его могутъ душить слезы, но онъ долженъ сдерживать ихъ. Въ продолженіе всѣхъ годовъ каторги, его никогда не оставятъ одного; даже въ одиночествѣ его камеры глазъ надзирателя будетъ шпіонить за его движеніями, наблюдать за проявленіями его чувствъ, которыя онъ хотѣлъ бы скрыть, ибо они — человѣческія чувства, не допускаемыя въ тюрьмѣ. Будетъ-ли это сожалѣніе къ товарищу по страданіямъ, любовь къ роднымъ, или желаніе подѣлиться своими скорбями съ кѣмъ-нибудь, помимо тѣхъ лицъ, которыя оффиціально предназначены для этой цѣли, будетъ ли это одно изъ тѣхъ чувствъ, которыя дѣлаютъ человѣка лучше, — всѣ подобные «сантименты» строго преслѣдуются той грубой силой, которая отрицаетъ въ арестантѣ право быть человѣкомъ. Арестантъ осуждается на чисто животную жизнь, и все человѣческое строго изгоняется изъ этой жизни. Арестантъ не долженъ быть человѣкомъ, — таковъ духъ тюремныхъ правилъ.