Крчма поднялся на насыпь над будущим водохранилищем. В свое время здесь пройдет туристский маршрут, а пока по этой ветке возят камень из карьера. Составы останавливаются над обрывом, чтобы задним ходом высыпать по пологому спуску очередную порцию для камнедробилки.
От нее отъехал пустой состав. На площадке последнего вагончика у тормоза сидел молодой человек, по видимости студент; на голове странный фетровый колпак, через дырочки которого, выстриженные вентиляции ради, торчали щеточки волос — вся голова смахивала на ежа с реденькими иглами. Состав со скрипом остановился. Крчма пошел к паровозику. У машиниста, этакого папаши в замасленной кожаной кепке на седых волосах, свисала из уголка рта трубочка; миниатюрную роспись на фарфоровом чубуке Крчма разглядеть не мог. Зато широкие челюсти машиниста показались ему странно знакомыми, и все строение лицевых костей, и голубизна глаз…
— Не отец ли вы Павла Пирка?
— Он самый. Мальчишка что-то натворил? А «мальчишке» тридцать один год!
— Я бывший его классный руководитель. Встречаюсь с ним иногда в Праге, вот и захотелось познакомиться с вами.
«Папаша» слез с паровичка — три оси, начищенные латунные буквы, название фирмы: «Henschel und Соrp.»[68]
— Давненько он не приезжал сюда, хотя пользуется льготами как железнодорожник. Поди, какая-нибудь девчонка завелась…
— Или институт, куда его послали учиться. Но я вас, наверное, задерживаю?
— В сей момент — нет, все равно жду встречного от карьера. Говорил я им с самого начала, прокладывайте сразу две колеи, у стрелки простои будут. Вышло по-моему: кладут теперь вторую колею, да только с опозданием. Вы садитесь, пан Давид. — Пирк-старший отыскал пустой мешок из-под цемента, накрыл им валявшуюся канистру. — Как бы вам штаны не замарать…
Сам он опустился на кучу новых шпал, пахнущих дегтем.
Крчма сел прямо-таки с удовольствием — после вчерашнего еще гудела голова и в коленях ощущалась слабость. Вообще-то спиртного могу пить сколько угодно, только тренировки не хватает… С уважением разглядывал Крчма характерное лицо отца Павла: даже черная полоска на седой щетине подбородка — на том же месте, как бывало у Пирка, когда тот водил еще пассажирские поезда. К людям, пробывшим всю войну в концлагерях, Крчма питал глубокое почтение.
— Заходил я тут к однокашнику Павла, к Гейницу.
— К нашему главбуху? — Пирк-старший затянулся, чтоб раскурить гаснущую трубочку, и тут только Крчма рассмотрел на чубуке изображение Градчан: роспись опоясывала чубук. — А у него нынче неприятности…
Крчма насторожился.
— Справляли тут сорокалетие начальника строительства, — стал рассказывать старый машинист, — и Гейница позвали, только парень слаб на это дело, надрался и понес чего не надо. А к нам как раз из Госбезопасности наехали, в смазке подшипников оказался песок гак, мол, не саботаж ли. Да они к нам часто заявляются… Только возле дробилки-то пыли да песку, что тебе в Сахаре, достаточно, если какой пентюх забудет прикрыть бочку крышкой. А Гейниц-то возьми и брякни, что мы, мол, просто жизни не видим из-за всей этой бдительности да подозрительности, и еще чего-то там наплел, а какой-то тип, что на его место зубы точит, возьми и донеси, да прямо в центр, да еще, поди, раздул дело. Так что нашего Гейница, вполне возможно, переведут теперь в какую-нибудь дыру.
— А он об этом знает? — взволновался Крчма.
— Что болтал, про это ему наверняка потом сказали, а вот что снять могут — это он вряд ли знает. Наш-то партком не стал бы раздувать дело, но если из центра будут настаивать…
Ох и невезучий же этот Гейниц! «Но это же подлость», — сказал я ему, пожалуй, слишком сурово — но ведь и я был вчера малость не в себе… И если говорить честно, то больше возмутился тем, как Гонза подвел меня, чем тем, что он сделал Камиллу. Чертовски ранил он мою самонадеянную гордость — а я-то считал, что сумел, кажется, воспитать большинство своих учеников надежными и принципиальными членами общества…
От волнения Крчме вдруг страшно захотелось хлебнуть пива.
Пирк-старший, перегнувшись на сторону, достал из кармана брюк старинные часы в слюдяном футляре. И возмущенно глянул в сторону поворота, за которым скрывалась колея.