Карел Гейниц увел брата в просто обставленную комнату — два письменных стола, шкафы, видимо, кабинет кого-то из ассистентов. Одежда Карела пропахла сигаретным дымом, в уголках его губ не стерт след от черного кофе. В бледных глазах — утомление.
— Вот ведь ирония судьбы, Карел, — получаса не прошло после моего звонка к тебе, как я узнал кое-что новое о Камилле Герольде… О том, какими на самом деле были его настроения до Февраля. Я, конечно, понятия об этом не имел… Так что просил я за него, исходя из ошибочных представлений. Думаю, будет лучше всего, если вы его просто исключите…
— Признаться, я и то уж удивлялся, чего это ты заступаешься за сынка одного из самых жирных пражских толстосумов…
Лицо хозяйки квартиры, где поселилась Ивонна, приобрело то особое выражение, которое состоит из смеси вдовьего любопытства, осторожности, беспричинной подозрительности и какого-то неосознанного любовного томления. Хозяйка машинально переставляла предметы на столе, чтобы тотчас же вернуть их на прежнее место; потом с пыльной тряпкой в руке вошла в комнату Ивонны, без надобности вытерла раму окна.
— Вы говорили, что встретитесь сегодня с вашим кавалером в Парк-отеле, я не ошиблась?
— Говорила, не беспокойтесь! — Ивонна потрясла пальцами с только что накрашенными ногтями.
Милая Труде, я тебя насквозь вижу — хочешь, чтоб я уже умотала, верно? Только я-то не виновата, что мужчины так и льнут ко мне, не исключая твоего любезного Йохена. Впрочем, чему дивиться: уловить нынче в Германии мужа— редкая удача, когда шесть миллионов молодых парней гниют под землей… Что ж, получили, чего хотели, а кто заставлял вас орать «хайль» и выбирать Гитлера в фюреры? Ивонна, в общем, не такая уж патриотка, но воспоминание о том, как фанатики в кожаных шортах под радостный вой выкорчевывают аккуратный пограничный столб с чешским львом, всегда бередило ей душу…
Нет, фрау Труде, будь спокойна, хромые не в моем вкусе (этот ее Иохен получил пулю в коленку на третий же день войны, под Брестом, что спасло его от пули в лоб. И теперь, через семь лет после этого благословенного события, стоит Ивонне уронить платок, как Йохен галантно бросается поднять его, причем, сгибая одну ногу, вторую, несгибающуюся, выставляет вперед, словно отплясывает вприсядку из пиетета к русской земле, где ему, в сущности, сохранили жизнь!).
Фрау Труде уже в третий раз рассеянно взглядывала на часы, над переносицей у нее образовались такие решительные морщинки, которые предвещают серьезный разговор. Ивонна наконец сжалилась над ней, надела свое самое нарядное платье; неосмотрительно было бы слишком уж бесить эту бабу. Недавно, когда Ивонна из желания ее поддразнить благосклонно принимала восхищенные взоры Йохена, хозяйка — после того, как он ушел, — завела-таки серьезный разговор: она-де будет откровенна, молодая дама должна понимать, что дешевые квартиры в разбомбленном Франкфурте все равно что выигрыш в лотерее, множество немцев до сих пор ютятся по подвалам и временным баракам; Восточный фронт был для Труде роковым, одного мужа он взял под Белой Церковью (ей трудно было выговорить это название, оно звучало в ее устах как «Бэла Тшеркеф»), другого послал ей из-под Бреста, Йохен обещал на ней жениться, и если Ивонна собирается и впредь, просто из прихоти, провоцировать его интерес к себе, то фрау Труде не останется ничего иного, кроме как с сожалением порекомендовать «junge Frau»[45] поселиться где-нибудь в другом месте…
Ивонна шла по городу, давно привыкнув к силуэтам его развалин. На углу, как всегда, с интересом подняла глаза на четвертый этаж дома без крыши и почти без фасада; но на верхнем этаже, на уцелевшем куске пола, каким-то чудом разросся пышный, ветвистый плющ; он буйно зеленел там уже третий, кажется, год, поливаемый щедрой небесной влагой.
Любопытство заело Ивонну, она вошла в развалины. Кстати, там хоть на минутку укроешься от жары, которая сегодня заполнила город, словно стоячей водой. По лестнице, заваленной мусором, между треснувших стен, Ивонна не без риска поднялась до третьего этажа, но следующего пролета, ведущего к плющу, не было: он давно рухнул. Окна в раскрытой настежь квартире выбиты вместе с рамами, высокое солнце жарит через огромную дыру в потолке.
Ивонна стала спускаться; из-под ее ног метнулась через груды кирпичей бездомная кошка.
В сумочке Ивонны лежит вчерашняя телеграмма от Ника: «Рассчитываю завтра ужинать с тобой в Парк-отеле». Наивный Ник: забыл, видать, что я не дочка Вандербильта. Откуда взяла бы я деньги на этот отель, куда здешних жителей, пожалуй, и не пускают? Когда Ник спешно уезжал, он оставил мне по рассеянности всего-навсего около сотни долларов. Хорошо еще, портье оказался так любезен, что сохранил адрес хозяйки, сдающей комнату.