Перелетные птицы спешно покидали уже места своего северного гнездования. Эго говорило о наступающей перемене погоды. Действительно, в день нашего прибытия на Миссовую пошел снег. Он не прекращался в течение трех следующих суток.
Мы поняли, что короткому северному лету пришел конец. Полярная зима вступала в свои права.
Когда перестал идти снег, установилась ясная морозная погода. Ночью температура падала до −8° Ц.
На Миссовой нам пришлось в течение десяти дней поджидать лошадей, взятых отправившимся на Березовку Герцом. У меня, следовательно, было достаточно времени для охоты, и свежий снег был мне чрезвычайно кстати.
Помимо всевозможной водяной дичи мне удалось подстрелить несколько редких здесь соколов. Они улетали уже на юг вместе с прочей перелетной птицей. Среди них мне попался почти совершенно белый полярный кречет (Falco candicans Gmel).
В лунные ночи я подстерегал песцов. Их привлекали выбрасываемые якутами на берег Колымы рыбные отбросы. Миддендорф называет этих животных „шакалами севера”. Действительно, они невероятно дерзки и прожорливы. Не успевал я при трепетном лунном свете застрелить одного из них, как вслед за ним тотчас же показывался другой, привлеченный теми же рыбными отбросами.
Промахнувшись, я заметил однажды, что испугавшееся было животное обогнуло холмик, на котором я сидел, и все-таки направилось к соблазнявшему его лакомству. За свою безрассудную отвагу оно поплатилось своей пушистой белой шкуркой.
Неподалеку от юрты мы как-то утром заметили следы волков, очевидно привлеченных сюда теми же рыбными отбросами. Но за все время пребывания в Миссовой мне так и не удалось уложить хотя бы одного из этих серых разбойников. Перед отъездом на Березовку я приготовил ядовитые приманки и поручил якуту, в юрте которого мы здесь жили, разложить их по своему усмотрению.
После восьмидневного ожидания вернулся с Березовки начальник Колымского округа. Прибывшие с ним лошади остались пастись на противоположном берегу. Он рассказал нам о том, что на Березовке в настоящее время уже чрезвычайно много снега.
Нарисованная им картина заставила Севастьянова пасть духом. Он заявил, что геологические исследования при таком глубоком снеге совершенно невозможны, и вместе с исправником вернулся обратно в Колымск.
На следующее утро, переправившись через реку, мы снова двинулись в путь верхом. Пришлось делать небольшие переходы, так как лошади были уже достаточно утомлены.
Медленно продвигались мы по болотистой вначале тайге и уже на двенадцатом километре сделали привал для ночевки.
Лежащая восточнее Колымы тайга нередко выгорает на очень большие пространства. Нам то и дело преграждали дорогу наполовину обуглившиеся и поваленные на землю стволы. На склонах гор виднелись маленькие сибирские кедры (Pinus cembra pumilo). Они были без „шишек”. Долины пестрели лиственницами, карликовыми березками, кустарниковыми ивами и ольхой.
Проезжая на третий день лиственным лесом, мы натолкнулись на следы гиганта-медведя. Каждый след равнялся тридцати пяти сантиметрам и вмещал в себе всю мою обутую в меховые сапоги ступню. Медведь, по-видимому, проходил здесь очень недавно, но ямщики уверили меня, что с этого момента прошло не меньше, чем полдня.
Мы пошли по следам и шагов через сто обнаружили место, где Мишка подкрепился белкой-летягой. Видно было, что гигант разлегся под лиственницей во всю длину своего могучего тела и с удобством пожирал свою жертву. Несколько клочков шерсти объяснили нам, кто именно попался ему в лапы.
Рис. 20.
Перевалив через последний горный хребет, мы увидели, наконец, долгожданную Березовку. Сильно извиваясь, она протекает в северо-восточном направлении через непроходимую тайгу. Это — третий по величине приток Колымы, достигает около семисот километров длины. Ширина Березовки, в среднем, равна восьмидесяти метрам. Эта типичная сибирская лесная речка весною, во время снеготаяния, далеко выходит из своих берегов.
Еще находясь на склоне горы, мы увидели внизу избу. Из трубы ее подымался голубоватый дымок. Через четверть часа мы достигли, наконец, цели нашего путешествия.
XXI. ЛАМУТЫ
В моих экскурсиях по окрестностям Березовки меня обыкновенно сопровождал молодой ламут[16], по имени Амускан. Он жил в расположенной неподалеку ламутской стоянке и поставлял нам дичь.
Однажды я показал ему способ пользования моим новейшей конструкции ружьем. Это оружие представилось ему каким-то колдовским инструментом, и он долго не решался к нему прикоснуться. Уложив одного за другим пять глухарей (Tetrao urogalloides), я привел его в неописуемый восторг. Он выражал свое ликование радостными прыжками и громкими криками, испугавшими остальных, спокойно сидевших на соседних деревьях глухарей.
Эти птицы совершенно не боятся ружейной стрельбы, но улетают, едва только услышат человеческий голос и вообще заметят человека. Очевидно, стрельба не представляется птицам более страшной, нежели привычный для них гром.
Ламуты — страстные охотники. Один из товарищей Амускана принес нам на продажу свежеснятую медвежью шкуру. Весело было слушать рассказчика, когда он красноречиво описывал нам свое нападение на медведя. Он увлекался все больше и больше. Глаза его горели. Обнажив нож и согнувшись, показывал он нам, как подкрадывался к зверю. Весь охваченный охотничьей страстью, он сам напоминал хищника.
Рис. 21. Якуты.
Хорошо зная несовершенство своего оружия, ламут, отправляясь на медведя, обычно вооружается копьем. Длина его доходит до 1,60 метра. Оружие это выковано из железа. Северо-сибирские туземцы охотно выменивают его у якутов, так как те издавна слывут хорошими кузнецами. В месте перехода рукоятки в железо прикреплена при посредстве ремня деревянная поперечина. Она мешает копью слишком глубоко войти в тело животного.
Раздражая криками лежащего в логовище зверя, охотник одновременно натравливает на него собак. Когда разъяренный медведь бросается, наконец, на охотника, ловкий ламут проворно ускользает от удара. Он снизу прямо в сердце вонзает ему копье и пригвождает зверя к земле.
Для охоты на медведя с копьем нужна, конечно, большая ловкость. Некоторые ламуты предпочитают нож всякому другому оружию.
Но борьба не всегда заканчивается благополучно для охотника.
Ламут в течение всего года кочует один со своей семьею и только осенью присоединяется к соплеменникам для участия в облавах. В случае гибели мужчины, остающиеся женщины и дети принуждены ограничиваться ловлей в силки и капканы птиц и мелких зверей. В суровые зимы или в бедных дичью областях они не в состоянии себя прокормить. Изголодавшаяся семья погибшего ламута съедает, в конце концов, своих оленей. Удаленная на сотни километров от своих она вымирает, и охотники часто обнаруживают это лишь через много лет.
Я несколько раз посещал соседнюю ламутскую стоянку. Здесь находились три семьи, обладавшие, в общей сложности, пятьюдесятью оленями. Была осень, и мужчины объединились для совместной охоты. Во время таких охотничьих кочевок ламут живет в своей кожаной палатке, уроссе. Кверху она суживается воронкообразно, давая таким образом выход для дыма.
В таких уроссах сидят на разостланных на земле шкурах. Гостеприимные хозяева угощали меня копченой олениной, ароматным цветочным чаем и свежим оленьим молоком.
Единственными домашними животными этих северо-сибирских кочевников являются собака и олень. Все здесь вращается вокруг оленей, на нем построено все существование этих людей. Шкура оленя снабжает их одеждой, мясо и молоко идут в пищу, из рогов и костей делается всевозможная утварь, а жир употребляется для освещения.
Но прежде всего олень служит ламуту верховым и вьючным животным. Поэтому уход за оленями — насущнейшая задача его жизни. Он принужден постепенно переходить со своим стадом с места на место в поисках новых, еще не истощенных, пастбищ. В летнее время он ведет стадо в горы, где оленей меньше мучают комары. Здесь он охотится на диких северных оленей, спасающихся в этих местах от тех же назойливых комаров.