Происходит изгнание из рая.
В нашей семье слышалось: дача. Туда надо поехать, скосить траву, внести оплату. Уезжали в пятницу вечером, но когда в Польше произошли изменения, и люди стали всюду ездить на машинах, то в пятницу уже не имело смысла. Страшные пробки в сторону Седлец. И тогда либо в субботу с самого утра, либо в ту же пятницу, но пораньше. Сначала мы ездили на белом «фиате-126р»[1]: руль как бы из дерева и коричневая обивка из кожзаменителя. Летом кожзаменитель припекал задницу и ляжки — хамский пластик с варшавского автозавода, та еще липа.
Дачу Ян Станислав и Барбара С. купили в том самом году, когда родилась я. Сначала это был только участок, неогороженный и заросший травой. Редкие столбики, вбитые геодезистом, давали представление о масштабе покупки. Немалом, если говорить только о земельном участке. Вокруг лес, в основном сосняк, в лесной подстилке полно грибов. Белые, подберезовики, подосиновики, лисички и моховики. Люди лазили по неогороженному участку, думая, что это еще общая поляна, но это уже было наше. Мы разбивали палатку, рядом ставили машину и дорожный мини-холодильник с молочными продуктами и напитками. Мало-помалу Ян Станислав огораживал территорию и строил дом. Дом привозили по частям, модель — как в Миколайках, но его быстро переделали, обшили вагонкой, навели внешнюю красоту. Особой заботой Яна была крыша, он ведь много лет проработал кровельщиком.
Крыша — это архетип. Это ощущение безопасности, повод, чтобы поддержать внутри дома порядок и чистоту. Это спасение от дождя, молний и сглаза. Когда создаешь свое место на земле, начинаешь с фундамента, но именно крыша является концом дела, точкой над «i», подведением итогов. И Ян Станислав с толем в руках влезал по лестнице, разводил в ведре всякие мази-грязи, а потом выливал их в просвет между черепицами. И сидел верхом на самом гребне, огромный и могучий. Насвистывал себе под нос старые дворовые песни. О Черной Маньке, о Стахе и Антеке. Выросший там, где кончается Охота и начинается Воля[2], между железнодорожными путями Варшавы-Западной и Щенсливицкой горкой — куда после войны вывезли груды кирпича из развалин домов, засыпали землей, вот и получилась горка, — он всю свою жизнь прожил как люмпен-пролетарий. Интеллигентные фраера не понимали, как можно ходить с краской под ногтями, с татуировками по всему телу. Не понимали, как можно сморкаться без носового платка и рубить правду-матку. Пан Ян, ну что вы такое говорите?! Говорю то, что думаю: пирог у вас не получился, невкусный он, и что я могу поделать.
Дед, перестань, тетеньке неприятно будет.
Да уж прям неприятно, чего неприятного-то, говорю, как оно есть.
Проходили месяцы, дом рос. А я, маленькая, проводила там почти все каникулы между деревьями и постукивающим дятлом. Было немного скучно, немного страшно. Тогда я залезала под стулья или стол и становилась совсем крохотной, как такое полное ничто.
Или же часами смотрелась в зеркало и тогда не чувствовала себя одинокой. Но перейти в зазеркалье совсем не хотелось. Просто мне нужна была компания, и я, не переставая, воображала, как из меня рождаются все новые и новые человеки. Как Алису, меня пригласят на чаепитие. Удивят ее, выведут из ступора.
Будучи единственным ребенком в семье, я умела играть в одиночестве, довольно рано пристрастилась к чтению, в связи с чем минуты считала в страницах. В памяти остались проблески себя самой в восьмилетнем возрасте — вот я полулежу в шезлонге и читаю «Лесси». Вспоминаю надувной бассейн и матерчатый домик, где сидели мои куклы. Иногда ко мне приходил сосед с дачи напротив, Мариуш. Он был постарше, а потом — мальчишка, с таким особо не поиграешь.
Солнце выжигало узоры в выгоравшей с годами ткани, я уже едва помещалась в своем раскладном домике. На смену куклам Барби пришли кассеты и первые бунты. Странные наряды, любимая музыка. Это история взросления, приходящего волнами. Вписанная в историю дачи, но в то же время и городская. События одно за другим происходили, как в той толстой умной книге, лежащей где-то на чердаке или в библиотеке, типа «тут найдешь все, что захочешь, да и твоя жизнь тоже записана на пергаменте». Так что будь осторожной.
Дача всегда была Летним домом, подчинявшимся всем мероприятиям по уходу за землей, по которой ходит человек. Пересаживание цветов, тачки компоста для унавоживания. Перепачканные землей перчатки висели на изгороди возле веранды. Поливалось два раза в день. Сколько же воды вылито в этот песок, а она тут же, так сказать, без лишних разговоров впитывалась в него. Страшно сухая почва. Чтобы тут что-то выросло, надо было другой землей подкормить. Зеленый длинный шланг, подключенный к крану с тылу пристройки, раздавал свои капли цветам, кустам, траве и деревьям. И длилось это бесконечно, в общем-то нудно, но в то же время торжественно и величаво. Ян Станислав, раскорячившись на своих кривых ногах, крепко держал в руках разбрызгиватель.