— Как?!
— Да, Езус, Мария и Иосиф, как угодно. И нечего изображать страстотерпца! Молодой человек, входя в общество, должен уметь pour le plaisir[13] доказать какую-нибудь элементарную теорему, вроде этой. При случае и чтобы не показаться совсем уж деревенщиной. Почему? — спросил он, вручая мне тарелку с гренком, и ответил сам себе: — Потому что джентльмена, помимо иных достоинств, отличает безукоризненная научная картина мира… Пусть даже ошибочная.
— Ошибочная? А что не так с окружностью? — удивился я, надкусывая гренок и надеясь на забывчивость Оскара Яновича.
— Зависит от мерности евклидова пространства. Возьмем, к примеру, нечто сферическое, наподобие капустного кочанчика. С ним могут происходить совершенно непредсказуемые вещи, стоит бросить его в измерение выше привычного третьего.
— Например? — прекратил я жевать.
— Например, расположившись в пятимерной метрике, он достигнет высшей точки своего численного объема, а затем внезапно начнет худеть. Шестимерный кочан вмещает меньше пятимерного и так далее, а двадцатимерный обращается практически в ничто. Никакого респектабельного содержания! Пуфф! — Оскар Янович втянул щеки и стал похож на удивленную усатую рыбу. — Ты слышал что-нибудь более нелепое? В обществе могут счесть подобное поведение возмутительным и даже вызывающим, но за него отвечает Эйлерова гамма-функция, и с этим ничего не поделаешь. Как площадь поверхности, так и объем эн-гиперсферы единичного радиуса стремятся к нулю с ростом величины «эн». Жить с этим — все равно что родиться в Шропшире! Вот почему капустный кочан никогда не будет принят в салоне на Риджент-стрит!.. Чему ты улыбаешься?
— Не могу себе представить двадцатимерный кочан капусты, — признался я. — И даже четырехмерный. Хотя…
Я задумался, воображая надменного дворецкого, возвращающего визитную карточку унылому капустноголовому коротышке. «Увы, сэр, сегодня миледи никого не принимает. И завтра, сэр… Боюсь, вы снова не вовремя, сэр!» Я захихикал.
— Хотя погодите! Четвертое измерение — это же, кажется, время!
— Ради физического натурализма можно согласиться и с такой формулировкой.
— А что же тогда пятое?
— Положим, что это время, которое проживает само время, — пожал плечами Оскар Янович и отставил чайную чашку. — Вспомним Льюиса Кэрролла и его «Алису». Кто устроил для Болванщика, Мартовского Зайца и Сони безумное чаепитие? Старик Время! Но таким ли сварливым был этот почтенный джентльмен в молодости? А чем он занимался, будучи мальчишкой вроде тебя?
— И чем? — Я оперся щекой о кулак, преданно уставившись на Оскара Яновича.
— Разумеется, он, как и ты, воображал, что хитрее старого польского профессора, который, болтая про топологические обобщения, забыл о недоказанной теореме. Поэтому вернемся-ка, пан, на обычную евклидову плоскость и начнем сначала.
Обманщик
В дни Сатурналий народ и Сенат роднились в одном торжественном союзе. Даже рабы надевали шапки вольноотпущенников и садились за стол с господами. Традиция эта не умерла, она — сбрасывая кожу за кожей — змеей проползла столетия господства и рабства, чтобы однажды, в первой декаде мая, привести меня в громадный парк, где гладкощекие партсекретари лобызали морщинистых пролетариев в табачные уста. Праздновалась годовщина окончания большой войны. Детей из обоих миров для такого случая нарядили в парадную пионерскую форму и собрали на одной летней сцене. Оттуда мы нестройно пропели славу погибшим. После концерта меньшинству из нас предстояло вернуться в свои прохладные особняки, а большинству — в душные коммунальные ульи. Но еще несколько часов нам разрешалось провести вместе.
В парке был укромный фонтанчик — несколько величественных дубов куполом разбрасывали над ним могучие ветви. Островки солнечного света гипнотически вспыхивали и гасли в их кронах. Здесь же стояла скамья из черного камня. Я сбежал от родственников, чтобы отдохнуть на ней, вслушиваясь в шепот воды. Скамья, однако, оказалась занята. Незнакомый мальчик моего возраста сидел перед фонтанчиком и раскрытым ножом чертил на песке сложный круг из переплетенных знаков. Мне показалось, что я уже видел его раньше среди хористов из простонародья.
— На что это ты уставился? — спросил мальчик.
Я почувствовал себя глупо и поэтому просто пожал плечами: