Недвижно стояли люди и рыдали в голос…
Наконец опять-таки Цицикорэ вывел толпу из оцепенения.
Нетвердым шагом приблизился он к могиле, нагнулся, зачерпнул горстью землю и бросил ее на крышку гроба.
Потом схватился за лопату, и посыпалась земля с шорохом, с глухим стуком в могилу.
Полегчало людям… отпустило горло… А то, казалось, задушат слезы…
В каменистой земле, меж скал упокоилась Марита.
Земля сраму не имеет — но трава от стыда спряталась, ушла в землю…
Солнце вдруг разгорелось, вспыхнуло — словно отторгнутая частица его, Марита, вновь соединилась с ним.
Умерла Марита, затмились горы, опустела земля, расплавились камни, рухнули скалы.
Так говорил народ.
А в песне пелось:
«Взвилась бабочкой душа Мариты, и ангелы встретили ее колокольным перезвоном».
И еще говорили, будто бы голубь взлетел в небеса с благою вестью о прибытии в заоблачный мир Мариты.
И будто бы на том свете подали ей, усталой, стул золоченый.
И сама богородица сказала ей: «Присядь, доченька, отдохни, в лице у тебя ни кровинки — видно, притомилась с дальней дороги!»
А Иисус Христос будто бы достал шелковый платок, чтобы отереть лоб Марите, оживить ее, вернуть на землю, но залюбовался невиданной красой, пожалел это чудо для земли, не захотел отпустить от себя. И теперь Марита сияет в небе звездой.
Весь тот год не было дождя. Засуха спалила хлеба, иссушила виноградники. В каждом доме той осенью дно чарки оставалось сухим.
Потрескались давильни, в кувшины набилась пыль.
Все эти беды народ принял, как возмездие за безвинную гибель Мариты.
Помню, долго шли об этом в деревне толки и пересуды… А потом надвинулись другие события — до того ли нам всем было?
Давно уже испепелила Мариту сырая земля, и стерло память о ней неумолимое время.
Лишь мы, немногие, кто видел и знал ее, вспоминаем иногда, как баснословное предание, эту необычайную красоту — телесную и духовную. Да и то вспоминаем только между собой…
Нынешней весной я побывал в нашей деревне и пошел взглянуть на то место, где жила некогда Марита.
Вокруг все заглохло, все было безмолвно. На месте прежнего дома не осталось даже разваленных стен — никаких следов человеческого жилья.
А там, где стояла когда-то хижина отца Мариты, громоздилась куча мелкой ячменной половы, и куры, копаясь в ней, поднимали тучи едкой пыли.
Всё смыли, всё затопили «бушующие волны жизни, мгновенной и изменчивой».
Ни единого дерева не осталось во дворе Мариты. Только на месте былого очага само собой выросло, вспыхнуло пламенем гранатовое дерево.
Передо мной, словно улыбаясь мне, сиял и лучился, как лицо Мариты, только что расцветший огненный гранатовый цветок.
Я смотрел на эту яркую, солнечную цветочную чашечку, и не верилось мне, что Марита не украшает больше нашу землю! И не верилось, чтобы это великолепное цветущее дерево могло вырасти среди пыли и сора само собой.
И в самом деле — откуда приходит в мир красота? И куда она уходит? Где теряется, почему исчезает — или только на время скрывает от нас свое лицо?
Кто знает?
ЧОРЕХИ
Кончались уроки, и мы, детишки, с веселым гомоном выбегали из школы. Под большой липой на деревенской площади нас дожидался Чорехи. Как пастух ягнят, отбирал он несколько мальчишек из шумливой гурьбы и учил нас, воспитывал, пестовал, направлял…
Это он, Чорехи, был настоящим нашим наставником, а не рыжий Лонго, задававший нам уроки «от сих и до сих» и ничего больше не желавший знать.
Предмет, которому обучал нас этот степенный, задумчивый человек, был всегда один и тот же: любовь к родине.
Вспоминаю: вот он под липой читает нам из «Истории Грузии» рассказ о подвиге священника Тевдоре, и в заключение отрывок из старинной «Калмасоба»[6] — наизусть, как молитву, как выплавленные в горниле собственной души мысли, заставляя повторять слово за словом.
«Предки наши, грузины, изведали иго многих поработителей — египтян и македонцев, римлян и греков, персов и турок, Чингиза и Тимура, но никто не мог победить твердость их духа и любовь их к отчизне. Одолеваемые невзгодами, они преодолели невзгоды, гонимые врагами, изгнали врагов и стяжали бессмертную славу в веках…»
Слыша такие слова, мы кипели, клокотали, не могли усидеть на месте от волнения.
На чем воспитывались мы, тогдашние грузинские дети, что образовывало наш дух и наше сознание? Чудесная наша «Дэда эна» — «Родное слово», любимый журнал «Джеджили» — «Нива» и ненависть к самодержавию.
6