Выбрать главу

Утром Фейга дала Голде и Саррочке, двум старшим дочкам Шейны, небольшие корзинки: рвите лепестки с роз, быстрее, срывайте, нужно будет Лизочку и дядю Гилела обсыпать… Третья дочка Шейны и Мэхла, полуторагодовалая Мирра, сидела на траве в саду и запихивала в рот лепестки – добрые сестры дали ей пригоршню, поиграть…

Хлопает калитка. Ржут лошади. Грубые мужские голоса. Помертвевший Файвель выходит на крыльцо. Шейна вылетает из дома, подхватывает Мирру на руки. У Мирры вокруг рта – красные лепестки. Шейна молча машет свободной рукой дочерям: быстро! Быстро! Ко мне, за меня, ни звука, глаза в землю, не смотреть, не смотреть!

Григорьевцы.[2]

Один мужик, видимо, старший, спрыгнул с лошади, за ним слезла его жена. Размяла зад, потоптавшись на месте. Другие мужики, человек тридцать, спешились, хмуро осмотрелись. Жиды. Опять заново, что ли? Да как-то ни сил, ни охоты нет, устали, хотя – как батька скажет. Эта вон ничего, да и та жидовочка тоже, сойдет. Ишь, облепилась детьми. Ничего, батька скажет – враз отлепим.

Григорьевцы скакали от самой Александрии[3], там с боями взяли казначейство, с собой были и деньги, и оружие, но хотелось нажраться чтоб лопнуть, выпить – и свалиться где-нибудь в сено, проспать пару дней.

Атаман о чем-то говорил с Файвелем у крыльца. Повернулся к своим:

– Тут у жидов свадьба собирается, приглашают. Угощают. Зови всех.

– Нам бы умыться с дороги, бать.

– Жидовка зараз все даст.

Фейга засуетилась, схватила лучшие полотенца, понеслась с ведрами. Поливала, подавала, в глаза не смотрела. В голове чиркали мысли: спрятать детей! Куда? Соседи не возьмут. И не уведешь, заметят. Что в доме есть? Пусть возьмут, что найдут, только не трогайте, не трогайте, не трогайте… Внутри у Фейги кто-то беззвучно кричал: «А-а-а-а-а!..»

Лиза и ее сестры Анна и Ита прислуживали рассевшимся за столом мрачным и уставшим мужикам и бабам. Мэхл, Меер и Моисей, три брата, таскали воду, стреноживали лошадей или привязывали их к яблоням. Шейну с детьми Файвель быстро увел в дом, спрятал в дальней темной комнате, – и задвинул дверь шкафом. Шкаф оказался чуть ниже дверного проема, и Файвель закинул на шкаф какое-то тряпье, чтобы двери вовсе не было видно.

Вернулся в сад, где разгоралось пьяное веселье. Гилел и Лиза, окаменев, стояли под хупой[4] во главе стола: бандиты желали смотреть жидовскую свадьбу:

– Эй, молодые, горько!

– Горь-рь-ка!

– Жид, танцуй! Ты ж женишься, едрен корень!..

– Жид, сала давай! – это уже к Файвелю.

– Нет сала, не держим. Фейга, что у нас есть?

– Поищу, поищу, пожалуйста, все, что есть, все, что есть…

Толстая потная тетка, жена одного из приехавших, поднялась с места:

– Пойду сама тоже погляжу… А то эта жидовка чего спрячет.

– Конечно, посмотрите сами…

Только бы не убили, только бы не убили… А где Шейна? Дети? Файвель чуть повел бровью. Спрятал. Молодец, догадался. А где? Где спрятал? В погребе? Где?!

За три часа все было съедено, лошадей братья Ровинские напоили. Григорьевцы лениво поднимались со скамеек.

– Спасибо, жидок, еще заглянем. И молодым – счастья, и жиденят побольше пусть нарожают…

– Ха-ха-ха, ну ты сказал! Как в лужу пернул!.. И жиденят, и счастья!.. Ха-ха!.. – и огромный мужик с окладистой бородой, потный, пахнущий козлом, весь затрясся от хохота.

Через две минуты двор был пуст. Мертвая тишина пролилась в сад Файвеля. Кусты вытоптаны, цветы объедены лошадьми, под деревьями нагажено… Фейга на ватных ногах подошла к мужу. Он приобнял ее:

– Живы. Живы. Благодари Господа за милосердие его и чудо его… Живы.

У Фейги чуть дрогнули губы.

– Где дети?

Дальше Гилел с Мэхлом отодвигали шкаф, освобождали Шейну, Лиза и Ита переодевали описавшихся Саррочку и Миррочку, Шейна, стоя над ведром с водой в кухне, большими глотками жадно пила из кружки. Восьмилетняя Годл тихо плакала, прижавшись к шелковице щекой.

Все сели на террасе, притихшие, уставшие. К тому, оскверненному столу в саду никто не подходил, истоптанная хупа валялась на траве. Файвель поднялся с кружкой воды в руке.

– Можно, конечно, подумать, что это было плохое начало семейной жизни. Но так подумать может только неблагодарный, пустой человек. Сейчас повсюду убивают, жгут, режут, грабят, везде беда, смерть, сироты. И нашим Гилелу и Лизочке предстоит жить в такое время и на такой земле. И этот налет – добрый знак свыше: да, будет трудно, и смерть пройдет рядом, но она пройдет мимо. И все будут живы, и дом будет полон детей! Сегодня – самый счастливый день в вашей жизни, потому что вы стали мужем и женой и потому что вы остались живы – и не потеряли родственников. А хлеб? Будет и хлеб, и вино, и яблоки, и гефилте фиш, и цимес… А, Фейга? Будет?

вернуться

2

Григорьевцы – участники антибольшевистского мятежа, поднятого атаманом Н. А. Григорьевым на юге Украины в мае 1919 года. Николай Александрович Григорьев (известен и под именами Матвей и Никифор) – бывший штабс-капитан царской армии, сторонник Центральной рады, затем гетмана Скоропадского, с декабря 1918 – петлюровский атаман, с февраля 1919 года – командир Красной Армии. На стороне красных участвовал в боях за Николаев, Херсон (здесь Григорьев расстрелял несколько сот пленных греков), Одессу, но продолжал называть себя «атаманом партизан Херсонщины и Таврии» и в начале мая поднял мятеж, отказавшись переместить дивизию на Румынский фронт и выдвинув лозунги «Власть Советам народа Украины без коммунистов», «Украина для украинцев», «Свободная торговля хлебом». Под началом Григорьева было до 20 тысяч человек, свыше 50 орудий, 700 пулеметов, 6 бронепоездов. Григорьевцы заняли Черкассы, Умань, Кременчуг, Екатеринослав, Елизаветград, Херсон, Николаев. Во всех занятых городах григорьевцы устраивали еврейские погромы, в Елизаветграде было убито не менее трех тысяч евреев. Убит Нестором Махно в 1919 году.

вернуться

3

Григорьевцы – участники антибольшевистского мятежа, поднятого атаманом Н. А. Григорьевым на юге Украины в мае 1919 года. Николай Александрович Григорьев (известен и под именами Матвей и Никифор) – бывший штабс-капитан царской армии, сторонник Центральной рады, затем гетмана Скоропадского, с декабря 1918 – петлюровский атаман, с февраля 1919 года – командир Красной Армии. На стороне красных участвовал в боях за Николаев, Херсон (здесь Григорьев расстрелял несколько сот пленных греков), Одессу, но продолжал называть себя «атаманом партизан Херсонщины и Таврии» и в начале мая поднял мятеж, отказавшись переместить дивизию на Румынский фронт и выдвинув лозунги «Власть Советам народа Украины без коммунистов», «Украина для украинцев», «Свободная торговля хлебом». Под началом Григорьева было до 20 тысяч человек, свыше 50 орудий, 700 пулеметов, 6 бронепоездов. Григорьевцы заняли Черкассы, Умань, Кременчуг, Екатеринослав, Елизаветград, Херсон, Николаев. Во всех занятых городах григорьевцы устраивали еврейские погромы, в Елизаветграде было убито не менее трех тысяч евреев. Убит Нестором Махно в 1919 году.

О подробностях второго григорьевского погрома, учиненного 24 июня 1919 года в Александрии, и об отрядах еврейской самообороны в этом городе говорится в сообщении члена отряда самообороны г. Александрия Херсонской губернии Нухима Левина. «После первого погрома, учиненного Григорьевым 22 мая, образовалась в Александрии рабочая боевая дружина при Центральном бюро профсоюзов. В нее вошло 300 членов – “боевых” и 300 – обучавшихся стрельбе. Дружина состояла почти исключительно из евреев, так как русские в нее не шли. Евреи же пошли в нее охотно. В синагогах было объявлено, что долг всякого еврея – идти в дружину. Она представляла собой, таким образом, еврейскую самооборону при Центральном бюро. Винтовок было до 300. <…> 23 июня разнеся слух, что Григорьев снова наступает, и уже 24-го ночью он ворвался в город. В отряде его, говорят, было человек 800. Сам Григорьев, Терещенко и Горбенко (из его штаба) с женами своими скакали верхом впереди. Налицо в карауле было всего человек 40 дружинников, которые выдержали четырехчасовой бой с григорьевцами. В бою принимали участие также два-три коммуниста. Одиннадцать дружинников пали в бою. Большая часть отряда Григорьева сейчас же бросилась грабить и убивать евреев. <…> Григорьев ограбил арсенал, исполком и казначейство, где, говорят, взял 3 миллиона и пошел дальше на Новую Прагу и Верблюшку, пробыв в Александрии всего несколько часов. Своих убитых и раненых он повез с собой. По словам подводчиков, таковых будто бы было до 300 человек». (Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны 1918—1922 гг. Сборник документов. М.: РОССПЭН, 2007. С. 196—197.)

вернуться

4

Хупа – сооружение, напоминающее беседку, в котором совершается обряд бракосочетания на еврейской свадьбе. Она символизирует и будущий дом молодой семьи, и шатры предков. Есть еще несколько ритуальных действий, обязательных для еврейской свадьбы, в том числе и разбивание женихом бокала для вина. Смысл этого действия – и в напоминании о разрушенном Храме, и в необходимости разогнать демонов, которые боятся звона и шума. Даже на свадьбе нужно суметь пригасить радость, чтобы не злить судьбу.