- А потому, - отвечала Елена, - что жена ваша и без того, вероятно, думает, что я разоряю вас...
Лицо князя приняло еще более сердитое выражение.
- Ядовито сказано, хоть несправедливо совершенно, - произнес он.
Из слободки князь и Елена прошли через сад к главному дворцу; здесь князь вызвал к себе смотрителя дома; оказалось, что это был какой-то старый лакей. Прежде всего князь назвал ему фамилию свою; лакей при этом сейчас же снял шапку.
- Что, ваши флигеля свободны? - спросил князь.
- Свободны-с! - отвечал лакей.
- Ну, так скажите вашему управляющему, что оба эти флигеля я оставляю за собой на лето и чтобы он прислал мне записку, что они за мной.
- Слушаю-с! - отвечал ему лакей почтительно.
Покуда происходили все эти наниманья, солнце почти село, и на дворе становилось довольно свежо.
- Я начинаю, однако, зябнуть, - проговорила Елена.
- Поедемте скорее домой, - сказал с заботливостью князь, подсаживая ее в карету, где она не преминула спросить его: зачем он, собственно, нанял два флигеля?
- Затем, что в одном будет жить княгиня, а в другом я, - отвечал флегматически князь.
Елена на это ничего не сказала, но только удовольствие, видимо, отразилось в ее подвижном лице.
При обратном пути кучер поехал несколько другой дорогой, и, таким образом, пришлось проезжать мимо дома Анны Юрьевны. Было всего еще девять часов.
- Заедемте к вашей начальнице! - сказал князь Елене.
- Э, нет! Я всегда терпеть не могла бывать у всех моих начальниц, отвечала Елена.
- Это не такая начальница; я вас сближу несколько с нею. Пожалуйста, заедемте! - уговаривал князь.
Ему, по преимуществу, хотелось посмотреть, как Анна Юрьевна примет Елену после того, как узнала она тайну ее отношения к нему.
- Хорошо, заедем, если тебе так уж этого хочется, - согласилась Елена.
- Я только предуведомлю ее о вас, - сказал князь, войдя с Еленою в залу Анны Юрьевны и уходя вперед ее в кабинет к той.
- Я к вам, кузина, заехал с mademoiselle Жиглинской! - сказал он.
- Ах, очень рада! - отвечала Анна Юрьевна каким-то странным голосом.
Анна Юрьевна вовсе не считала любовь чем-нибудь нехорошим или преступным, но все-таки этот заезд к ней кузена со своей любовницей, которая была подчиненною Анны Юрьевны, показался ей несколько странным и не совсем приличным с его стороны, и потому, как она ни старалась скрыть это чувство, но оно выразилось в ее голосе и во всех манерах ее.
- Пожалуйте сюда, mademoiselle Helene! - крикнула она, услышав, что та в зале дожидается.
Елена вошла. Она заметно конфузилась несколько.
- Vous etes bien aimable[107], что заехали ко мне, - продолжала Анна Юрьевна, крепко пожимая ей руку. - Прошу вперед посещать меня sans ceremonie[108].
- Но я могу помешать вашим занятиям! - возразила ей Елена.
- О, моя милая! - воскликнула Анна Юрьевна. - Зачем вы это говорите? Вы очень хорошо убеждены, что я решительно ничего не делаю, как только сплю и ем.
- Нет, я в этом не убеждена, - отвечала ей серьезно Елена.
- А мы с mademoiselle Еленой ездили дачу нанимать в Останкино, вмешался в разговор князь. - Она наняла дачку для себя, а я для себя!
- Вот как! - произнесла Анна Юрьевна. - Это, однако, дает и мне мысль нанять дачу, только не в Останкине, а по соседству около него, в Свиблове! Иван Иваныч! - крикнула затем Анна Юрьевна, звоня в то же время в колокольчик.
На этот зов вошел ее главный дворецкий.
- Съездите, мой милый, завтра в Свиблово и наймите мне там дачку. Помещение для меня какое хотите, - мне все равно, но главное, чтобы конюшни были хорошие и сараи.
Иван Иваныч поклонился ей на это и опять ушел к себе.
- Я там поселюсь, - начала Анна Юрьевна, обращаясь к гостям своим, - и буду кататься по свибловским полям на моих милых конях, или, как князь называет их, моих бешеных львах, - чудесно!
Анна Юрьевна страстно любила лошадей и, в самом деле, ездила почти на львах.
- Ну, эти львы ваши, кузина, вам сломят когда-нибудь голову, - заметил ей князь.
- Ах, мой милый!.. Ils feront tres bien!..[109] - отвечала, слегка вздохнув, Анна Юрьевна. - Я так часто в жизни моей близка была сломать себе голову, но не успела только, так пусть же они мне помогут в этом... Ваши занятия в конце мая совершенно окончатся? - отнеслась она затем к Елене, как бы чувствуя необходимость ее немножко приласкать.
- Да! - отвечала та ей сухо.
Она очень хорошо видела, что Анна Юрьевна, говоря с ней, почти насилует себя. Досада забушевала в сердце Елены против Анны Юрьевны, и, в отмщение ей, она решилась, в присутствии ее, посмеяться над русской аристократией.
- Мне очень бы желалось знать, - начала она, - что пресловутая Наталья Долгорукова[19] из этого самого рода Шереметевых, которым принадлежит теперь Останкино?
- Из этого! - отвечала Анна Юрьевна с несколько надменным видом. - Не правда ли, que c'est un etre tres poetique?.. L'ideal des femmes russes![110].
Елена сделала гримасу.
- По-моему, она очень, должно быть, недалека была, - проговорила Елена.
Анна Юрьевна взглянула на нее вопросительно.
- Потому что, - продолжала Елена, - каким же образом можно было до такой степени полюбить господина Долгорукова, человека весьма дурных качеств и свойств, как говорит нам история, да и вообще кого из русских князей стоит так полюбить?
- Князь! Remerciez pour се compliment; inclinez vous!..[111] - воскликнула Анна Юрьевна к князю.
- Я потому и позволяю себе говорить это в присутствии князя, подхватила Елена, - что он в этом случае совершенно исключение: в нем, сколько я знаю его, ничего нет княжеского. А шутки в сторону, - продолжала она как бы более серьезным тоном, - скажите мне, был ли из русских князей хоть один настоящим образом великий человек, великий полководец, великий поэт, ученый, великий критик, публицист?.. Везде они являются дилетантами, играют какую-то второстепенную роль. Суворов был не князь; Пушкин, несмотря на свои смешные аристократические замашки, тоже не князь, Ломоносов не князь, Белинский не князь, Чернышевский и Добролюбов тоже не князья!
- Ну, а князь Пожарский[20], например?.. - перебила ее Анна Юрьевна, слушавшая весьма внимательно все эти слова ее.
Елена при этом мило пожала плечами своими.
- По-моему-с, он только человек счастливой случайности, - сказала она. - И кто в это действительно серьезное для России время больше действовал: он или Минин - история еще не решила.
- Пожарский что? - заметил и князь. - Вот Долгорукий, князь Яков Долгорукий[21] - то другое дело, это был человек настоящий!
- Это тот, который царские указы рвал?.. Но разве одна грубость и дерзость дают право на звание великого человека? - возразила ему Елена.
- Но кроме там вашего князя Якова Долгорукова мало ли было государственных людей из князей? - воскликнула Анна Юрьевна. - Сколько я сама знала за границей отличнейших дипломатов и посланников из русских князей!..
- О, если вы таких людей разумеете великими, то, конечно, их всегда было, есть и будет очень много, - проговорила Елена.
- Но каких же вы-то разумеете великими людьми? - спросила ее Анна Юрьевна уже с некоторою запальчивостью.
- Я разумею великим человеком только того, - отвечала Елена, - кто создал что-нибудь новое, избрал какой-нибудь новый путь, неизвестный, по крайней мере, в его народе; а кто идет только искусно по старым дорожкам это, пожалуй, люди умные... ловкие в жизни...
- Но как же в жизни различить, кто идет по новым путям или по старым? воскликнула Анна Юрьевна. - La vie n'est pas un champ[112], где видно, что есть дорога или нет... Вы говорите, моя милая, какую-то утопию!
- Почему же я говорю утопию? - спросила Елена удивленным голосом: ее больше всего поразило то, с какой это стати и в каком значении употребила тут Анна Юрьевна слово "утопия".
- Решительную утопию! - повторила та настойчиво с своей стороны.