Когда Тетянка, плача, возвращалась белой тропой от Мавры, в ее маленьких ушах болтались золотые сережки-полумесяцы, которые цыганка достала, вспоров какие-то лохмотья, и подарила девочке на память. «Носи их, доченька, и не снимай никогда!.. — приговаривала с серьезным видом Мавра, вдевая их в уши ребенку. — Золото сохраняет от зла и притягивает другое золото. В детстве получила я их от матери, а та раздобыла их где-то далеко-далеко славным своим чародейством. Носи их, и ты будешь прекрасна и богата, как сама туркиня»[5].
— Как сама туркиня, — повторяла за ней так же серьезно девочка, спокойно перенося операцию, которую совершала над ней ее смуглая приятельница, и внимательно вслушиваясь в каждое ее слово.
Потом, пообещав друг дружке частенько, по возможности, забегать, они расстались.
— Приходи ко мне, Мавра, а то я без тебя умру! — напомнила еще раз, уходя, Тетяна.
— Приду, доченька, приду! — повторяла, точно клятву, Мавра, утирая слезы, струившиеся по ее худому лицу.
— Каждый день, — настаивала девочка.
— Вот это навряд, — последовал ответ, — особенно в первое время. Чтобы люди, видя меня так часто у вас, не насмехались и не говорили бы: «Через дверь цыганка вышла, а через окно воротилась...» Да не печалься, доченька. Мавра Тетянку любит и не позабудет — придет.
И в самом деле, она держит свое слово. Приходит, как обещала. Правда, не каждый день, но и не редко. Только зимой плохо. Мать дочку не отпускает, а Мавра приходит к ней один-два раза в неделю. И, наполнив свои кожаные торбы тем, что надарит Иваниха Дубиха, наигравшись и налюбовавшись вдоволь Тетянкой, довольная, возвращается к себе.
А Тетянка, которая понемногу уже стала отвыкать от Мавры, повернется, бывало, улыбаясь влажными глазами, к матери и прижмется к ней...
Быстро привыкла Мавра к своему романтическому жилью и не жалеет о том, что переселилась.
По жителям в долине она не тоскует, там ей не мало крови испортили, верно всю жизнь не забудет. А бабы и молодицы, дивчата и парубки, а порой и старые хозяева, и знакомые, и незнакомые, которым требуется совет, лекарство или наговор, найдут ее и здесь. И никто не приходит с пустыми руками.
Та принесет муки, другая молока, хлеба, третья — светильное масло, кое-кто деньжат на табак, каждый что-нибудь да поднесет, никто с пустыми руками не явится. И хорошо ей живется, Мавра не испытывает большой нужды, ей много не нужно.
А Тетяна год от году все растет, хорошеет. Она тоже прибегает погожими утрами к старой своей приятельнице — и не скучно Мавре.
Летом собирает она грибы, малину, ягоды, носит их в город на продажу, и, глядишь, кое-что перепадает и за это. В пятницу и в субботу она спускается в соседние сёла или даже в город к богачам за милостыней и никогда не возвращается с пустыми торбами.
Вечером раскладывает добытое на столе и скамье, которые еще от пастухов остались, и любуется. Поутру сбегает к Иванихе Дубихе присмотреть за какой-нибудь скотиной — и живется Мавре не худо. Сказано ведь: ей много не нужно. А зимой опять же дни короткие, ночи длинные — проходят быстро. Весной и летом, до самой поздней осени, ходит она еще собирать травы, которыми тайком торгует, ворожит... и вот так коротает ворожея Мавра свои дни в лесу, на горе Чабанице...
Иначе живется Иванихе Дубихе и Тетяне в долине, у мельницы. Иваниха устает от хлопот по хозяйству, а Тетяна растет, превращается в настоящую прекрасную лесную русалку[6].
Ей уже пошел двадцатый год.
Высокая, стройная, белолицая. Особенно бросается в глаза каждому, кто бы он ни был, матовое лицо и черные густые, сросшиеся на переносице брови, словно дуги над черными задумчивыми глазами.
Она, как богатое боярское дитя, которое молчаливо удивляется всему на свете.
Кто ни пройдет мимо — всякий засмотрится на молодое прекрасное лицо, на высоко поднятые черные брови, которые придавали ему выражение глубокого удивления, — всякий поневоле остановит на ней свой взгляд и залюбуется.
А она — ничего.
Молча кинет сверху удивленный взгляд (ростом пошла-то ведь в мать), потом, смутившись бог весть отчего, улыбнется. И как же она прелестна, когда улыбается! Сколько душевной и сердечной мягкости, сколько тепла невольно выдает улыбка молодых невинных уст. Притом душа ее чиста и бела, как голубь, и решительно ничего дурного она не ведает. Да и что дурное могла знать молодая Тетяна, если, кроме леса, мельницы, своей хаты со святыми иконами и старой няни Мавры, ничто другое ей неведомо. Но, кажется, никто так хорошо не понимал всей прелести юной Тетянки, как ее почтенная мать. Глядит, бывало, и молча, в душе, молится за нее. И восхищается не только телесной красотой, но и душевной добротой своего единственного ребенка. В сущности ее никто так не знает, так хорошо не понимает, как мать. Какая уродилась она трудолюбивая, какая честная, милосердная. Только смилуйся, господи, ты над нею, пошли ей счастливую долю!