— Так, так, Гриць, не кручинься, — начала снова успокаивать Настка. — Она и без тебя замуж выйдет.
— Да я знаю, что выйдет. Жалко только так говорить.
Настка выпрямилась... а была она высока.
— А меня не жалко? — произнесла она голосом, дрожавшим от давно накипевших слез и огорчений.
— Да как не жалко, — успокаивал ее Гриць. — Жалко, голубка. Даже и себя жалко, что вот двоих полюбил, а пока еще ни одной у меня нету. Одну взял бы и другую бы не оставил. Одну любил бы, а другую бы ласкал. Одну бы сватал, с другой бы венчался. — И с этими словами он как-то странно рассмеялся. — Что мне делать?
— Двоих не любить.
— Так не любите... вы! Брось меня, Настка. Зачем меня удерживаешь? Если ты меня оставишь, засватаю Дубивну...
Настя расплакалась.
— Бога ты не боишься? — спросила она сквозь слезы. — Теперь так говоришь? Какая в тебе душа?
— Станем когда-нибудь все перед богом. Я, Дубивна и ты. Молчи, не плачь. Слышишь? Я, Дубивна и ты! И он нас рассудит. Молчи, не плачь, — утешает ее Гриць и снова привлекает к себе девушку. — Чем я виноват, что так вышло? Разве я хотел этого? Так было суждено или это, может, на меня напущено. — Последнее слово он произнес улыбаясь, однако Настка не обратила на него внимания.
— Зачем ходил ты к Туркине, коли у тебя уже была я? — спросила она.
— Потому, что приворожила, — отвечает он. — Первая чаровница. Красивее всех в селе. Черными бровями да очами приманивала, красными цветами мака, что втыкала в волосы, держала близ себя. Вот и ослепила душу и разум. Чего ты хочешь? На то ж я хлопец, на то ж у меня и сердце... Молчи, не плачь! — уговаривает он. — Я еще не умер, вот коли когда-нибудь умру, и ты останешься вдовой, тогда и плачь или даже голоси, а покуда еще смейся. А не хочешь смеяться, так люби по-прежнему, иначе брошу тебя и уйду к Дубивне. Она не плачет.
Настка затрепетала в душе от этих слов, но успокоилась и вытерла слезы.
— Я тебя люблю, Гриць... ты же мой, — сказала она и, приблизившись к нему, нежно обняла, как прежде. — Мы ведь обручились, Гриць... Слышишь? — спрашивает она, просит, а в ее сверкающих тревогой глазах — угроза. — Мы дали друг другу слово. Меня ты не обманешь...
— Слыхал уж. Когда ты кончишь? — вскипел опять Гриць. — Что знал, я сказал тебе по совести, а теперь оставь меня в покое. Чего ты хочешь? Чтобы я ушел куда глаза глядят? Мне это не трудно — уйду.
Настка опять обнимает его.
— Не куда глаза глядят, Гриць... — успокаивает она его, не помня себя, — а венчаться, Грицунь...
— И обвенчаемся... но... — и внезапно оборвал речь, отстранив от себя девушку, чью решительность знал и которой боялся.
— Никогда больше к Туркине не ходи, — приказывает вдруг внушительно и строго девушка, пронизывая его своими ясными глазами, которые даже потемнели в эту минуту от происходившей в ней внутренней борьбы, и добавляет: — Чтоб мы да из-за нее не поженились! К ней придет другой. Она без тебя не пропадет, она богачка, Гриць, а я... — и смолкла. Слезы снова навернулись ей на глаза, и она закрыла лицо руками.
— Не бойся, молчи! — успокаивает ее Гриць. — Разве я тебя покидаю?.. Не пойду никогда к Туркине. Не веришь? Потому, может, что я сказал, будто она самая красивая на селе? Так это правда, что красивая, правды за пазуху не спрячешь, — говорит он, а сам улыбается в усы. — Не бойся...
У Настки опять заискрились глаза.
— Гриць! — погрозила она рукой. — Меня ты не обманешь, я тебе это еще раз говорю, а к Дубивне не ходи.
Гриць молча отвернулся от нее и, пройдя несколько шагов, крикнул:
— Будь здорова!
Она не ответила, но тут же, одумавшись, мгновенно оказалась возле него:
— Не пойдешь?
Он оглянулся:
— Не пойду!
— Нужно кончать, Гриць.
— Нужно.
— Я уж сама закончу. Ты только на глаза ей не попадайся, а об остальном не беспокойся.
— Я не беспокоюсь! — ответил он. — Беспокойтесь вы. Вы все одинаковые. Оставь меня в покое... — и продолжает путь.
— Гриць, я готовлю рушники...[8]
— Готовь на осень...
— Да осень вот-вот уже.
— Ну и ладно.
— А то, Гриць, утоплюсь, пропаду! — жалуется, грозит Настка.
— Ничего! — сказал он и остановился. — Вы не пропадете. Скорее я помру...
— Я не допущу, Грицуня...
— Ишь ты! — сорвалось вдруг с уст Гриця, после чего он смолк и ушел...
Старый Андронати притащился в село, где жил Гриць со своими родителями, и уже чуть ли не второй раз обошел все дворы, прося милостыни. И снова, как обычно, подала ему синеглазая Настка едва ли не щедрее всех. Она любила подавать ему милостыню, так как он благодарил искренно и красноречиво, умел сказать такое приятное, что иной раз слушал бы его слова и не наслушался.