Пожилая женщина стала настаивать, но ей не удалось убедить его. А так как она продолжала пытаться заставить его съесть немного супу, увечный резко встал и словно внезапно обезумел. Он стал выкрикивать грубые неблагодарные слова; покраснев от гнева, он оттолкнул тарелку. Кризис его расстроенной нервной системы озадачил меня.
Его супруга вернулась к себе в комнату, вытирая слёзы, а Кальдераро взволнованно объяснил мне:
— Он на пороге безумия, но пока ещё не полностью находится на пути к сумасшествию, благодаря помощи одной развоплощённой бывшей его родственницы, которая усиленно помогает ему.
Сразу же за этим помощник принялся проводить магнетические успокоительные пассы, усиливая сопротивление его организма.
Неврастеник немного успокоился, и Кальдераро безмятежно принялся рассказывать:
— Наш увечный брат имел несчастье нечестно присвоить себе большое наследство после того, как пообещал своему умирающему отцу позаботиться о своих младших братьях, в их же присутствии. Но когда он почувствовал себя хозяином ситуации, он оставил детей, выкинул их из родного очага, воспользовавшись услугами хорошо оплачиваемых адвокатов, людей без стыда и совести, тех, кто наживется на извращении юридических текстов. Какими бы энергичными и убедительными ни были справедливые требования, какими бы трогательными ни были призывы к братской дружбе, он оставался глух к мольбам братьев, доведя их до нищеты и различных трудностей в жизни. Двое из них умерли в санатории на нищенском смертном ложе от туберкулёза, который они подхватили, когда трудились в поте лица на ночных работах; что же касается третьего брата, то он умер в нищенских условиях, оставленный всеми, не имея ещё и тридцати лет, став жертвой глубокого авитаминоза[5], последствия недостатка питания, на что его вынудил его брат. Нашему несчастному другу удалось совершить всё это и избежать земного правосудия; однако, он не может выкинуть из закоулков своей совести остатки совершённого зла; остатки преступления сохраняются в его ментальном организме, как угли в почерневшей атмосфере после всепожирающего пожара. И эти угли превращаются в живой жар каждый раз, когда их раздувает ветер воспоминаний. Плохой сын, извращённый брат смог сбежать без больших трудностей, когда он ещё оставался хозяином того наследства, которое предоставляло ему сильное тело. Лёгкие деньги, солидное здоровье, развлечения и удовольствия для него играли для него роль тяжёлых занавесей между его высокомерной личностью и живой реальностью. Тем не менее, время утомило его физиологический аппарат и съело большую часть его иллюзий; постепенно он становился самим собой. Но в возвращении к самому себе он остался один на один со своими воспоминаниями, от которых ему невозможно было скрыться. Напрасно он пытался найти доброе настроение и уют; они были ему недоступны. Ему невозможно было сконцентрироваться, потому что он сразу же слышал голоса отца и братьев, обвинявших его, бранивших за его низость… Измученный разум не мог найти утешительного убежища. Если он вспоминал прошлое, оно требовало исправления; если искал настоящее, он не получал спокойствия, чтобы поддерживать себя в здоровом труде; а если он пытался подняться в высший план, в желании молитвы Небесам, он ещё на Земле бывал остановлен болезненными процессами, которые неизбежны в немедленном исправлении совершённой ошибки. В подобном духовном состоянии он запоздало заинтересовался судьбой своих братьев. Полученная информация не оставляла ему возможности для немедленного искупления; они раньше него ушли в великое путешествие по ту сторону. С тех пор, поняв невозможность быстрого исправления мучительной судьбы, несчастный остался в самых низших зонах существования. Он утратил свои благородные амбиции и святые идеи, он перестал верить в помощь надежды. Материальные блага вместо утешения вызывали у него сейчас ужасающее отторжение и непередаваемое отвращение. Привязанный к машине финансовой ответственности, которую он сам и создал, без всякой мысли обладать, чтобы отдавать во Вселенское Благо, он уже не мог избегать обязательств общественной жизни, в качестве человека высокой коммерции, пока не скатился в крайнее оцепенение. Чувствуя, что ем вынес вердикт суд его собственной совести, он повсюду стал видеть своих преследователей. Он приобрёл ряд жалких фобий. Все блюда ему кажутся отравленными. Он остерегается практически всех людей из своего окружения и не выносит больше старых друзей. Чрезмерная материальная помощь сделала его не верящим в искреннюю дружбу, дала ему понятия о привилегиях, которых он никогда не заслуживал, усиливая его разрушительную независимость, гася в его сердце свет благословенного слова «служение». Как мы видим, его ситуация абсолютно неблагоприятная для необходимого восстановления. Самыми низкими желаниями, которыми он подпитывался, он навязал себе состояние апатии и стерильности…