О чём-то серьёзно вполголоса разговаривали.
Ниночка доверчиво опиралась на руку спутника.
Евсеев казался странно рассеянным и нервным.
Отвечал невпопад.
Многозначительно молчал.
По временам предостерегал Ниночку:
– Осторожнее, здесь камень. Не оступитесь!
Слова были самые обыденные, простые, но в голосе говорившего звучали какие-то новые, нежные, тёплые нотки.
И от этого девушке делалось немножко страшно и беспричинно весело…
Церковь была древней архитектуры с низким, тёмным притвором, где стоял запах сырого склепа…
Нужно было спускаться по широким каменным ступеням.
Ниночка прижималась к кавалеру и с преувеличенным испугом шептала:
– Точно в подземелье идём… Как здесь сыро и холодно!
В церкви стояли в нише у окна, разговаривали шёпотом, наблюдали.
Строгая старинная живопись икон, тоненькие свечки перед образами, старенькие седые монахи, неторопливая служба, – всё это создавало повышенное молитвенное настроение.
Ниночка молилась от всего сердца.
Евсеев сбоку смотрел на её наклонённое лицо, на эти маленькие, почти детские пальчики, такие трогательно слабые и хрупкие…
И вся она казалась ему такой маленькой, такой беззащитной и бесконечно дорогой…
Служба ещё не кончилась, когда Евсеев[3] предложил подняться на колокольню. По тёмным, пыльным лестницам они добрались до верхнего яруса.
На парапете колокольни горели плошки.
Близко к прорезям окон подступала синяя ночь.
В отблеске плошек выделялись – часть старого потемневшего колокола, отсыревшая штукатурка стен, какие-то балки и верёвки.
Ниночка перегнулась через парапет.
Внизу, около паперти, дрожала сеть огоньков. Смутно рисовались контуры городских построек…
Вдали на тёмном небе выделялся купол городского собора, иллюминованный разноцветными электрическими лампочками.
– Как красиво! Точно там внизу море, а эти огни – отражение звёзд в волнах…
– Осторожнее, Нина Константиновна; у Вас может закружиться голова.
…Тишину прорезал первый удар колокола. Волна медных звуков поплыла над городом.
Воздух ожил. Заколебались ночные тени.
– Пора вниз… Сейчас и наш колокол заговорит.
А снизу от паперти уже доносились стройные аккорды пасхальных песнопений.
На площадке Евсеев несколько задержался.
– Христос Воскресе! – ласково посмотрел на Ниночку.
– Воистину Воскресе! – серьёзно ответила девушка.
Он нерешительно взял её за руку…
Посмотрел и опять улыбнулся.
– Не надо, – догадалась она.
Застенчиво опустила глаза и с робкой нежностью прошептала:
– Идём. Нас потеряют.
…Светлая счастливая ночь.
…Светлые счастливые мечты.
Глава XXVI
В конторе Движения
Василий Иванович Евсеев снимал маленькую комнатку на заречной слободке у вдóвой мещанки, кривой Степаниды, как её звали соседи. Эта достойная представительница женского рода, рано овдовев, занялась торговлишкой на базаре, скопила кое-какие деньжонки, а под старость сняла в аренду от города старый вымороченный дом и стала сдавать комнаты «с небелью».
Домишка был дрянной, обветшалый, разделённый досчатыми переборками на тёмные сырые клетушки.
Стоял он на берегу реки. По вёснам, в половодье, его затопляло, и поэтому в доме не выводилась сырость.
Вообще квартира была далеко не из привлекательных, и если она не пустовала, то это объяснялось только тем, что Степанида сдавала свои комнаты по самым низким ценам.
Жильцы у неё были всё люди нетребовательные, бедные, наполовину безработные: швеи, работающие подённо, лакеи не у дел, разносчики, торгующие с лотка, одним словом, мелкотравчатый народ.
Самым богатым жильцом мог по справедливости считаться Евсеев, как человек, получающий тридцать рублей жалованья.
Хозяйка к нему благоволила по двум причинам: во-первых, потому что он всегда аккуратно расплачивался за квартиру; во-вторых, был самым скромным и тихим из жильцов; не пил, не водил к себе гостей, зачастую сам себе ставил самовар.
Комнатка его была получше остальных и попросторнее.
Платил он за неё шесть рублей в месяц. Евсееву приходилось урезывать себя во всём. Он сузил свой бюджет до пятнадцати рублей.
Задавшись целью, во что бы то ни стало, скопить денег, он откладывал из своего жалованья определённую сумму, утешая себя надеждами на лучшее будущее.
Отравлял свой желудок дешёвыми обедами, чай пил без сахара, дома курил полукрупку, но ни на минуту не тяготился таким положением вещей.
Были у него вот какие мечты: исподволь подготовиться на аттестат зрелости и поступить в университет.