Молодые австрийские новобранцы, призванные в армию, долго еще выглядят милыми штатскими ребятами, которым чуждо все, что «пифкенезиш». Они с удовольствием переодеваются в гражданское платье, когда получают кратковременный отпуск в воскресенье, и тяжко страдают от баррас, как венцы называют бессмысленную жестокую муштру. Отбывающие срок службы рабочие и крестьянские парни не любят и презирают кадровых офицеров, служивших в армии до 1945 года — они обычно и есть любители баррас, — и даже порой наивно пытаются требовать от «бывших» уважительного, человеческого обращения.
Правда, какая-то часть австрийцев заражена уцелевшими бациллами милитаризма. Им не пошли впрок горькие уроки прошлого. Они входят в различного рода «солдатские союзы» и «товарищества», являющиеся по существу филиалами западногерманских реваншистских организаций, маршируют на своих сборищах вместе с офицерами из Западной Германии, «украшенными» гитлеровскими орденами и медалями. Но покровители и фюреры этих организаций не пользуются симпатией у подавляющего большинства австрийского народа. Слишком уж похожи они на тех, кто привел однажды Австрию на грань катастрофы.
Трудовая Вена изо дня в день напряженно работает, живет в вечных заботах и горькой нужде. И все-таки даже при тяжелых обстоятельствах венец обычно не теряет бодрости духа и не изменяет своему легкому веселому нраву. Конечно, если есть здоровье и сила, если в праздничный денек собралась компания добрых друзей, если нашлись деньги на ахтель[53] светлого вина и если звучит хорошая музыка.
Я видел, как во время фашингов[54] в Штадтхалле весело отплясывала молоденькая венка, нарядившаяся ангелом. Всем было приятно смотреть на эту задорную курносую девчонку с золотистыми веснушками на носу и на щеках. И никому в голову не приходило, что она уже два дня не обедала. Никто не знал, что она, заплатив за прокат своего легкомысленного маскарадного костюмчика, шла на бал из далекого Каграна[55] пешком.
Молодой парень купил транзистор[56]. Он повсюду ходит с ним и при первой возможности включает музыку. Некоторые над ним подшучивают, другие одобряют его увлечение классической музыкой, но никто не знает, что парень, прежде чем купить приемник, шесть раз побывал в донорском отделении одной частной клиники. В последний раз, отдав большую дозу крови, он едва дошел до скамейки на бульваре и потерял сознание.
Веселая Вена! Веселая не потому, что венцам живется намного лучше, чем, скажем, жителям Мюнхена, а потому, что в сердце венца больше доброты и жизнелюбия, больше надежд на будущее. И больше музыки.
Да, уж если говорить о «венском характере», то, может быть, прежде всего нужно говорить о музыке.
Раскрепощение музыки
Музыка Вены! Спектакли Государственной оперы и концерты прославленных инструменталистов в Музикферейн, веселая увлекательная оперетта и задорные танцевальные мелодии фашингов, злободневные куплеты артистов варьете и народные песни в погребке под аккомпанемент старинной цитры, бравурные марши полицейских оркестров и протяжное пение католических хоров, уютные домашние вечера потомственных музыкантов и тоскливая шарманка нищего.
Вена и музыка — понятия неразделимые. Каждый шаг по улицам города рождает воспоминания о великих композиторах. И даже само это певучее слово «Вена» напоминает строчку из какой-то да'вно знакомой щемящей сердце песни.
Путь венской музыки к всемирному признанию был сложен и нелегок. Об этом, пожалуй, лучше всех рассказал мне венский композитор Марсель Рубин.
— Биографию венской музыки, — пошутил он, — можно начинать с Адама и Евы, но вернее начинать ее с более позднего рубежа: с периода раскрепощения музыки в Европе.
В средние века музыка в Европе была подневольной служанкой церкви. «Музыка служит божественному», — заявляли законодатели духовной жизни — попы и монахи. Им охотно вторила феодальная знать.
Народная музыка долгое время находилась в таком же угнетенном положении, как и сам народ. Знатные господа, устраивающие концерты в своих дворцах, думали, что это они создатели и кормчие культуры. Они снисходительно кривились в улыбке, если им приходилось слушать «грубую» народную песню или видеть «примитивный» крестьянский танец. Вероятно, именно в это время слово «вульгарный»[57] приобрело свое обидное и несправедливое значение.
Но будущее оказалось не за сладковатым, манерным искусством пресыщенной праздности, а за искусством народа, неразрывно связанным с природой, трудом, борьбой. Не титулованные потомки угнетателей и завоевателей, а дети мирных земледельцев — вековых хранителей застольных и обрядных песен, мудрых праздничных церемоний и веселых импровизаций положили начало тому искусству, которое постепенно становится общечеловеческим достоянием. Австрийские композиторы, жившие в Вене в конце XVIII и в первой трети XIX века — прежде всего Гайдн, Моцарт, Бетховен и Шуберт, — впервые широко и открыто обратились к накопленному в течение многих веков музыкальному богатству народа. Лучшие мелодии, которые народ так долго хранил в своем сердце, зазвучали в классических симфониях и концертах. Оживленная новыми освободительными идеями и фольклором, преобразовалась опера. На сцену вышел земной полнокровный герой. Как немой великан, обретший голос, он вдохновенно запел о радости жизни, о страданиях человека, о свободе.
В 1959 году в Австрии широко отмечалось стопятидесятилетие со дня смерти Иозефа Гайдна.
На торжественных юбилейных концертах Иозефа Гайдна называли основоположником симфонической музыки, творцом симфонического оркестра, величайшим новатором своего времени.
Однако не обошлось и без печальных, досадных, с очень горьким привкусом инцидентов.
Только к самому юбилею в Вене был восстановлен музей Иозефа Гайдна. Дом на Гайднгассе, 19, где он находится, в спешном порядке отремонтировали. За два года до этого музей был закрыт «по причине опасной ветхости здания».
Еще печальнее обстояло дело с домом в селении Рорау, где родился и провел детские годы Иозеф Гайдн[58]. Оказалось, что дом «каретника Гайдна» — отца композитора— был занят под конюшню. Конечно, о существовании этого дома знали и прежде, но у местных властей все не хватало денег, чтобы выкупить его у владевшего им крестьянина. По случаю всемирного чествования великого композитора лошади были переведены в другое помещение, а в «доме каретника» открыт музей.
Отец Гайдна был полукрепостным крестьянином, мать служила кухаркой у господ. Почти в таком же угнетенном, зависимом положении был долгие годы и молодой капельмейстер Иозеф Гайдн. «Позади камердинера, но впереди судомойки», — так однажды саркастически заметил Моцарт о положении своего друга и учителя в доме князей Эстергази.
Белый парик, шелковые чулки и камзол были для капельмейстера такими же обязательными, как ливрея для лакея. Сохранились документы, в которых перечисляются обязанности капельмейстера Гайдна. Он должен появляться во дворце Эстергази одетым по предписанной форме при шпаге, в парике с косичкой, «трезвым и напудренным». Дважды в день он обязан приходить в приемную князя и ожидать, не будет ли каких указаний относительно композиции и занятий с оркестром. О сочинениях самого Гайдна прямо написано, что капельмейстер обязан «подготавливать их исключительно для его сиятельства и без ознакомления и милостивого разрешения ни для кого другого музыки не сочинять».
В таком положении Гайдн находился тридцать лет. Утешением и отрадой его были великолепный, взращенный им самим оркестр и принадлежащие ему одному ночи. Не имея других учителей, кроме партитур своих талантливых предшественников, других радостей, кроме самозабвенного труда, другой свободы, кроме свободы заменять отдых напряженными творческими исканиями, Иозеф Гайдн открывает важнейшие законы композиции и создает множество замечательных новаторских произведений.
57
Слово «вульгарный» первоначально означало «народный». Потом оно стало употребляться в значении: «грубый», «примитивный».
58
Селение Рорау (хорватское название — Третник) находится в Австрии, неподалеку от Венгрии. —