Неудивительно, что Толстяк начал исписывать страницу за страницей своей экзегезы. Я сделал бы то же самое. Он не стал придумывать теории ради самих теорий – Толстяк пытался выяснить, что, черт побери, с ним произошло.
Будь Толстяк просто психом, он выбрал бы для своего сумасшествия какую-нибудь одну форму и придерживался ее. Находясь в то время под врачебным наблюдением (Толстяк всегда находился под наблюдением), он попросил провести с ним тест Роршаха, чтобы определить, не страдает ли он шизофренией. Тест показал лишь легкий невроз. Так что с этой теорией можно распрощаться.
В своем романе «Помутнение», опубликованном в 1977 году, я поместил описанные Толстяком восемь часов, когда в него выстреливали графической светящейся информацией.
Экспериментируя с возбуждающими веществами, действующими на нервные клетки, как-то ночью он сделал себе инъекцию препарата IV, который считался безопасным и должен был вызывать лишь легкую эйфорию, и испытал катастрофическое падение концентрации ГАМК[18]. После чего его субъективному взору на стене спальни предстали пылающие образы, в которых он тут же узнал произведения абстрактной живописи. На протяжении шести часов С. А. Пауэрс зачарованно наблюдал тысячи картин Пикассо, сменяющих друг друга с фантастической скоростью. Затем он просмотрел работы Пауля Клее, причем их было больше, чем художник написал за всю свою жизнь. Когда наступила очередь шедевров Модильяни, С. А. Пауэрс пришел к выводу (а в конце концов все явления нуждаются в разъясняющей теории), что его гипнотизируют розенкрейцеры, используя высокосовершенные микроскопические передающие системы. Но потом, когда его стали изводить Кандинским, он вспомнил о музее в Ленинграде, в котором хранились как раз такие нерепрезентативные полотна, и решил, что с ним пытаются вступить в телепатический контакт русские. Утром Пауэрс вспомнил, что резкое падение концентрации ГАМК нередко сопровождается подобными цветными видениями, так что дело было вовсе не в телепатическом контакте с помощью микросистем или без таковой.
ГАМК блокирует нейронные цепи, предотвращая их уничтожение, и держит их в дремлющем или латентном состоянии, пока у организма (в данном случае у Толстяка-Лошадника) не появляется растормаживающий стимул. Иными словами, это нейронные цепи, которые включаются по особому сигналу в особое время и при особых обстоятельствах.
Получил ли Толстяк растормаживающий стимул до своих цветных видений, было ли у него падение ГАМК, после которого под действием стимула вновь включились заблокированные цепи, точнее, метацепи?
Все эти события имели место в марте 1974-го. Месяцем раньше у Толстяка удалили зуб мудрости. Перед операцией хирург вколол ему хорошую дозу пентатола натрия. Позже в тот день, дома, мучаясь от боли, Толстяк попросил Бет позвонить, чтобы ему доставили обезболивающее. Как ему ни было худо, дверь курьеру Толстяк открыл сам. Курьером оказалась симпатичная темноволосая молодая женщина. В руке у нее был маленький белый саквояжик с дарвоном-Н, однако Толстяку, несмотря на жуткие боли, было наплевать на пилюли – все его внимание приковало блестящее золотое ожерелье на шее девушки, он не мог оторвать от него глаз. Ошалевший от боли – и от пентатола натрия, – измученный операцией, Толстяк все же спросил у девушки, что значит символ в центре ожерелья: схематическое изображение рыбы.
Дотронувшись до золотой рыбки тонким пальцем, девушка сказала:
– Этот знак использовали ранние христиане.
Тут с Толстяком случился флешбэк – мгновенная ретроспектива. Он вспомнил – всего лишь на какие-то полсекунды – Древний Рим и себя в обличье раннего христианина. Весь Древний мир и собственная тайная, в постоянном страхе жизнь катакомбного христианина, преследуемого римскими властями, все это мгновенно предстало перед внутренним взором Толстяка… а потом он вновь оказался в Калифорнии 1974 года, где девушка протягивала ему белый саквояжик с таблетками.
Месяцем позже, ворочаясь в кровати не в силах уснуть, в полумраке, под бормотание радиоприемника, Толстяк увидел странные плавающие цветовые пятна. Затем радио принялось выстреливать в него пронзительные уродливые фразы. А через два дня световой поток обрушился на Толстяка с такой силой, что казалось, будто сам он несется навстречу этому потоку, все быстрее и быстрее. Затем, как я описывал в «Помутнении», расплывчатые цвета резко сфокусировались и предстали в виде современных абстрактных картин. Буквально десятки миллионов их мелькали перед Толстяком с невероятной скоростью.