Где–то в «Воццеке» есть строчка, которая приблизительно переводится как «Мир ужасен». Да, сказала я себе, мчась по Бей–бридж, совершенно насрав на скорость, здесь итог всему. Это высшее искусство: «Мир ужасен». В этих–то словах все и заключается. За это мы и платим композиторам, художникам и великим писателям, чтобы они расскaзывали нам это — постигая это, они зарабатывают себе на жизнь. Какое мастерское, острое понимание. Какая проникающая прозорливость. Крыса из водосточной канавы могла бы сказать вам то же самое, умей она разговаривать. Если бы крысы умели разговаривать, я бы делала все, что они говорят. Я знала чернокожую девушку. У нее были не крысы, крысы — это у меня, у нее, говорила она, были пауки, viz: [108]«Если бы пауки умели разговаривать». В тот раз на нее накатило, когда мы гуляли в парке Тилдена, и нам пришлось везти ее домой. Невротичная леди. Замужем за белым… Как же ее звали? Единственная в Беркли.
Viz — сокращенная форма «Vtsigoths», «вестготы», доблестные готы. «Visitation», «посещение», как посещение мертвых, с того света. Вот та старуха действительно несет за это вину. Если уж кто–то и несет, то именно она. Но это убийство спартанских гонцов, и теперь я проделываю это сама, после всех своих предупреждений. ВНИМАНИЕ: ЭТА ЛЕДИ — ЧОКНУТАЯ. Прочь с моей дороги! Да е***ть вас всех, на хрен, всех вас в ваших чистеньких больших тачках!
Я подумала:
Война, твои границы знаю;
Здесь, деспот Смерть, твой ужас меркнет.
Тиранов лишь врагом считаю,
Но добродетели друг верный.
И затем повторяется снова: «Здесь, деспот Смерть». Это великолепное название, не пародия. Поэтому оно и было принято — Тим выбрал мой заголовок и, конечно же, в своей обычной дурацкой манере не потрудился или же забыл сказать ей об этом. Точнее, сказал, что это он придумал его. Наверное, он так и думает. Все ценные идеи в истории человечества были выдвинуты Тимоти Арчером. Он создал модель гелиоцентрической солнечной системы. У нас до сих пор была бы геоцентрическая, не озаботься он этим. Где заканчивается епископ Арчер и начинается Бог? Хороший вопрос. Спроси его — и он ответит приведя цитаты из книг.
Ничто в этом мире не вечно, все накрывается жопой, подумала я. Вот как надо было это выразить. Предложу Тиму для надгробия Кирстен. Преподававшая в норвежской школе шведская кретинка. Я сказала ей миллион гадостей под видимостью игры. Ее мозг записывал их и проигрывал ей поздними вечерами, когда она не могла заснуть, а Тим дремал. Она не могла заснуть и принимала все больше и больше депрессантов, этих барбитуратов, которые и угробили ее. Мы знали, что этим и кончится: единственный вопрос заключался в том, будет ли это несчастный случай или же умышленная передозировка — как будто есть какая–то разница.
По договоренности я должна была встретиться с Тимом в квартире в Злачном квартале и потом отправиться с ним в собор Божественной Благодати. Я ожидала, что он будет с заплаканными глазами и обезумевшим от горя. Однако, к моему удивлению, Тим выглядел сильнее, собраннее и даже в буквальном смысле выше, нежели я видела его когда–либо прежде.
Обняв меня, он сказал:
— Мне предстоит жестокая драка. С этого момента.
— Ты имеешь в виду скандал? Наверно, в газетах и новостях поднимется шум.
— Я уничтожил часть ее предсмертной записки. У полиции только то, что осталось. Они были здесь. Возможно, они еще вернутся, Да, у меня есть некоторое влияние, но новости я заткнуть не смогу. Все, на что я могу надеяться, так это удерживать ситуацию в области догадок.
— А что было в записке?
— В той части, что я уничтожил? Не помню. Это уже в прошлом. Это касалось нас, ее чувств ко мне. У меня не было выбора.
— Не сомневаюсь.
— В том, что это было самоубийство, нет никаких сомнений. Мотив, конечно же, ее страх, что у нее снова рак. И они в курсе, что она была барбитуратовой наркоманкой.
— Ты так и говоришь о ней? Наркоманка?
— Конечно. Это бесспорно.
— И когда ты узнал?
— Когда познакомился с ней. Когда в первый раз увидел, как она их принимает. Ты знала.
— Да, — признала я, — я знала.
— Садись, я принесу кофе.
Он пошел на кухню. Я автоматически села на знакомый диван, гадая, можно ли найти где–нибудь в квартире сигарет.
— Как тебе сделать кофе? — спросил Тим, стоя в дверях кухни.
— Не помню. Да не важно.
— Может, лучше выпьешь?
— Нет, — покачала я головой.
— Ты понимаешь, что это подтверждает, что Рейчел Гаррет была права?
— Я знаю.
— Джефф хотел предупредить ее. Предупредить Кирстен.
— Получается, так.
— И я умру следующим.
Я подняла на него глаза.
— Так сказал Джефф.
— Не сомневаюсь.
— Будет жестокая драка, но я выиграю. Я не собираюсь следовать за ними, следовать за Джеффом и Кирстен. — Его голос звенел от суровости и негодования. — Христос затем и пришел в наш мир, чтобы спасти человека от подобного рода детерминизма, этого правила. Что будущее нельзя изменить.
— Надеюсь, что так.
— Моя надежда в Иисусе Христе. «Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света». От Иоанна, глава двенадцатая, стих тридцать шестой. «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте». От Иоанна, четырнадцатая, первый. «Благословен Грядный во имя Господне!» От Матфея, двадцать третья, тридцать девятый. — Тяжело дыша — его большая грудь вздымалась и опускалась, — Тим пристально посмотрел на меня и, направив на меня перст провозгласил: — Я не собираюсь идти тем же путем, Эйнджел. Они оба сделали это умышленно, но я никогда так не поступлю. Я никогда не пойду как ягненок на убой.
Слава тебе Господи, подумала я. Ты будешь бороться.
— Пророчество это или нет. Даже если бы Рейчел была самой сивиллой, даже тогда я не пошел на это с готовностью, как тупое животное, не предложил бы себя в жертву, чтобы мне перерезали глотку.
Его глаза пылали огнем. Иногда я видела его таким в соборе, когда он читал проповедь. Этот Тим Арчер говорил с полномочиями, которыми его наделил сам апостол Петр: по апостольской преемственности, не прерванной в епископальной церкви.
Когда мы ехали в собор Божественной Благодати на моей «хонде», Тим сказал мне:
— Я понимаю, что сам опускаюсь до судьбы Валленштейна. Подлаживаюсь под астрологию. Составляю гороскопы.
— Ты имеешь в виду доктора Гаррет?
— Да, ее и доктора Мейсона. Никакие они не доктора. Это был не Джефф. Он не возвращался с того света. Нет в этом правды. Тупость, как сказал этот бедный мальчик, ее сын. О боже, я не позвонил ее сыну.
— Я скажу ему.
— Это его добьет. А может и нет. Может он сильнее, чем мы думаем. Он видел насквозь весь этот бред о возвращении Джеффа.
— Если ты болен шизофренией, то не можешь не говорить правду.
— Тогда шизофренией должно болеть больше людей. Что это, история с новым платьем короля? Ты ведь тоже знала, но не говорила.
— Дело здесь не в знании. Здесь дело заключается в значимости.
— Но ты никогда не верила в это.
— Не уверена, — ответила я через некоторое время.
— Кирстен мертва, потому что мы поверили в чушь. Оба. А верили мы, потому что хотели верить. Теперь у меня нет этого мотива.
— Полагаю, нет.
— Если бы мы посмотрели в глаза суровой правде, Кирстен сейчас была бы жива. Я могу лишь надеяться, что положу этому конец, здесь и сейчас… и последую за ней позже. Гаррет и Мейсон могли догадаться, что Кирстен больна. Они злоупотребили больной, сбитой с толку женщиной, и теперь она мертва. Я считаю их виновными. — Он помолчал какое–то время и затем сказал: — Я пытался заставить Кирстен обратиться в клинику для наркоманов. Здесь, в Сан–Франциско, у меня есть несколько друзей, занимающихся этим. Я хорошо знал о ее зависимости и знал, что ей могут помочь только профессионалы. Мне пришлось пройти через это самому, как ты знаешь… с алкоголем.
Я ничего не ответила, просто вела машину.