Около этого же времени леди Певерил, горько плача, рассталась со своим сыном Джулианом, которого, как давно уже было задумано, послали на остров Мэн, дабы он получил там образование вместе с молодым графом Дерби. Правда, у леди Певерил порою мелькало воспоминание о предостережениях Бриджнорта, но его вытесняли мысли о преимуществах, которые покровительство графини Дерби сулило юноше.
План этот оказался во всех отношениях удачным, и когда Джулиан навещал отчий дом, леди Певерил с радостью замечала, что с каждым годом внешность и манеры его совершенствуются, что он страстно желает приобрести основательные познания и постепенно становится храбрым и обходительным юношей. Вместе с молодым графом Джулиан некоторое время путешествовал по Европе. Ото было тем более необходимо, что после бегства на остров Мэн в 1660 году графиня ни разу не посетила Лондон и не была при дворе Карла, предпочитая гордое одиночество в своих владениях.
Последнее обстоятельство в какой-то мере ограничило образование обоих юношей, в остальном настолько блестящее, какое только могли дать им лучшие наставники; однако, хотя молодой граф был гораздо легкомысленнее и ветренее Джулиана, оба в равной мере воспользовались предоставленными им возможностями. Леди Дерби строго запретила сыну, только что вернувшемуся из Европы, являться ко двору Карла. Однако, уже достигнув совершеннолетия, он не счел нужным ей в этом повиноваться и провел некоторое время в Лондоне, насладившись Удовольствиями тамошнего веселого двора со всем пылом молодого человека, воспитанного в относительном уединении.
Чтобы умилостивить графиню, разгневанную нарушением своего запрета (ибо он по-прежнему питал к ней глубочайшее уважение, в котором был воспитан), лорд Дерби согласился продолжительное время провести с матерью на ее любимом острове, почти совершенно предоставив ей управление оным.
Пока друг его оставался в Лондоне, Джулиан Певерил большей частью жил в замке Мартиндейл, а в ту пору, к коей, спустя много лет, так сказать, per saltum [18], подошло наше повествование, оба они гостили в замке Рашин на древнем острове Мэн.
Глава XI
И остров Мэн не вспоминают те,
Кто бороздит моря.
В середине семнадцатого века остров Мэн был далеко не таким, каким мы знаем его теперь. Достоинства этого убежища от житейских бурь еще не были открыты, а местное население состояло из людей довольно заурядных. На острове не встречалось ни щеголей, сброшенных фортуною со своих одноколок, ни ловких мошенников и обманутых ими простаков, ни разочарованных спекуляторов, пи разорившихся рудоискателей — словом, никого, с кем стоило бы поговорить. Все общество исчерпывалось аборигенами и несколькими заезжими купцами, торговавшими контрабандой. Развлечения были редки и однообразны, и молодому графу вскоре наскучили его владения. Сами островитяне тоже стали слишком мудрыми для счастья и утратили вкус к безобидным и несколько ребяческим играм, которыми забавлялись их простодушные предки. В день первого мая теперь уж больше не происходили шуточные состязания между уходящей королевой Зимой и наступающей Весною; слушатели не приветствовали ни приятную музыку свиты последней, ни режущие ухо звуки, которыми шумно требовала к себе внимания первая. На рождество уже более не раздавался нестройный звон церковных колоколов. Никто не преследовал и не убивал королька — птицу, охота на которую составляла прежде любимую забаву в сочельник. Партийные раздоры лишили этих простодушных людей доброго нрава, оставив в неприкосновенности их невежество. Даже скачки, которыми обычно увлекаются люди всех званий и сословий, теперь больше не устраивались, ибо никто ими не интересовался. Каждый из представителей дворянства, раздираемого неведомыми доселе распрями, почитал ниже своего достоинства наслаждаться теми увеселениями, коим предавались сторонники противоположной клики. Все с болью в сердце вспоминали о прошедших днях, когда повсюду царил мир, когда граф Дерби, ныне зверски умерщвленный, собственноручно вручал призы, а казненный мстительной рукою Кристиан на радость толпе подавал знак к открытию конных ристалищ.
Джулиан сидел в нише окна старинного замка и, скрестив руки и погрузившись в глубокое раздумье, созерцал бескрайний простор океана, катившего свои волны к подножию утеса, на котором возвышалось это древнее строение. Граф, охваченный неодолимою скукой, то заглядывал в Гомера, то принимался насвистывать, качаться на стуле или ходить из угла в угол, пока наконец внимание этого молодого человека не привлекло безмятежное спокойствие его товарища.