«История о великом княжестве Московском» Петрея получила широкое хождение в Западной Европе и за ее пределами как весьма авторитетное издание по русской истории, была в XVII в., замечает Латвакангас, «одной из самых читаемых и цитируемых…»[61]. Так, Адам Олеарий, крупнейший ученый Германии, неоднократно посещавший нашу страну, в своем сочинении (1646) упоминает Петрея. Довольно скоро этот труд оказался в России. Во время тобольской ссылки (1661–1676) с ним ознакомился Юрий Крижанич. В Сибирь его доставил ссыльный поляк[62]. В первой половине XVIII в. с сочинением Петрея работали А. И. Манкиев и В. Н. Татищев. Даже через сто с лишним лет после выхода в свет эта книга была еще представлена на западноевропейском книжном рынке, что позволяло специалистам долгое время получать информацию о шведском происхождении варягов из первых рук. Так, в феврале 1740 г. ее приобрел в Германии М. В. Ломоносов[63].
Еще большую известность получило в Западной Европе мнение новгородцев о шведском происхождении Рюрика благодаря шведскому историку Юхану Видекинди. Он растиражировал его в своей работе «История десятилетней шведской войны в России», опубликованной в 1671 г. на шведском языке в Стокгольме, а на следующий год в несколько сокращенном варианте на латинском в Германии (освещает в основном события с 1607 г. вплоть до Столбовского мирного договора 1617 г.). Видекинди при этом назвал имя того из русских, кто охарактеризовал Рюрика шведом. Им оказался руководитель новгородского посольства, архимандрит новгородского Спасо-Хутынского монастыря Киприан[64]. После Петрея и, особенно, Видекинди у шведских ученых этнос варягов уже не вызывал никакого сомнения, хотя они знали сочинение Герберштейна и «августианскую» легенду, выводившие варягов с южнобалтийского побережья — из Вагрии и из Пруссии. Взгляд Петрея на варягов как на шведов, указывает А. С. Мыльников, поддержал Рудольф Штраух в своей диссертации «Московская история», защищенной в 1639 г. в Дерптском университете. B 1675 г. в Лундском университете, добавляет он, шведская природа варягов доказывалась в диссертации Эрика Рунштейна[65]. О Швеции, как родине варягов, говорили Олоф Верелий, Олоф Рудбек, работы которых выходят соответственно в 1672, 1689 и 1698 годах. В 1734 г. Алгот Скарин предоставил на суд коллегам диссертацию, специально посвященную обоснованию шведского происхождения варягов. При этом он, положив в основу своих рассуждений слова Киприана в передаче Видекинди, демонстрирует очень хорошее знание русских летописей: «Тогда архимандрит Киприан, посланный епископом и другими новгородцами, другой Гостомысл» сказал, что «был получен князь из шведов Рюрик»[66]
Шведские историки (а названа лишь часть их), получив информацию о причастности Рюрика к их народности, начинают активно формировать источниковую базу норманизма. В 1877 г. А. А. Куник говорил, что «шведам, воспользовавшимся намеком новгородцев, принадлежит честь заложения первых камней в здании норманизма. Первая, хотя и слабая попытка труда с подобным направлением была напечатана в 1615 г. В течение того же XVII ст. убеждение в призвании первых русских князей утвердилось в Швеции, причем шведы обратили внимание на Væring-j-аr исландцев и на собирательное Rôtsi финнов; шведские пленные оценили даже значение несторовой летописи по отношению к варяжскому вопросу прежде, чем Байер по переводу фрагментов привёл ее в связь с иностранными свидетельствами». По словам ученого, норманисты «образуют старую школу, возникшую в 17 столетии». Он также подчеркивал, что «в период времени, начиная со второй половины 17 столетия до 1734 г., шведы постепенно открыли и определили все главные источники, служившие до XIX в. основою учения о норманском происхождении варягов-руси»[67].
Но это далеко не полная характеристика вклада шведских историков в разработку норманизма. Заложив его основы и пополняя его источниковый фонд, они вместе с тем определяют новые темы в варяжском вопросе и выдвигают доказательства, обычно приписываемые Байеру, Тунманну и Шлецеру, творившим столетие и более спустя. Именно шведы отождествили летописных варягов с византийскими «варангами» и «верингами» исландских саг, а слово «варяг» выводили из древнескандинавского языка, скандинавскими также полагая имена русских князей. Указали они и на якобы существующую лингвистическую связь между именем «Русь» и Рослаген[68]. Так, Юхан Буре (ум. 1652) выводил финское слово ruotsolainen — «швед» (производное от Ruotsi — «Швеция») от древних названий Рослагена Rohden и Rodhzlagen[69]. И. Л. Локцений (ум. 1677) «переименовал» гребцов и корабельщиков Рослагена, в роксолан, т. е. в русских[70]. Мысль о трансформации «Рослагена» в «Руотси», а затем в «Русь» разовьют и донесут до широкого круга читателей в 70-х гг. XVIII в. и в начале следующего столетия соответственно швед Ю. Тунманн и немец А. Л. Шлецер, и в историографии сложится традиция именно с ними связывать это одно из главных положений норманизма[71]. Тот же Буре считал, что само название Рослаген произошло от го — «грести» и rodher — «гребец». Куник лишь с 1844 г. будет утверждать, что к слову rodsen («гребцы»), которым называли жителей прибрежной части Рослагена, посредством финского ruotsi якобы восходит название «Русь»[72]. В силу названных обстоятельств Куник не только отрицал за Байером лавры «отца-основателя» норманской теории, но и оценил его конкретный вклад в ее копилку куда значительно скромнее, чем это обыкновенно делается. Байер, заключал он, лишь ввел в научный оборот Вертинские анналы, неизвестные шведским историкам XVII в. В целом же характеризуя, начиная с Петрея, шведскую литературу, посвященную варягам, Куник отметил ее сильное влияние на Байера и определил время с 1614 по 1734 гг. как период «первоначального образования норманской системы»[73].
62
63
64
65
66
67
68
Замечания А. Куника. (По поводу критики г. Фортинского). С. 6, 8;
69
70
71
73
Дополнения А. А. Куника. С. 461; Замечания А. Куника. (По поводу критики г. Фортинского). С. 2, 4.